Юрий Авдеенко - Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы

Все устроилось само собой. Пока я думал, как мне отпроситься в город, из военкомата сообщили, что в столовой военторга для детей офицеров выдаются ежедневно обеды. Мать велела ходить за ними Любке. А я не беспокоился. С такой лентяйкой, как наша Любка, всегда можно договориться.

Так и вышло. Дня через два я сказал Любке:

— Что ты — лошадь? Ходишь и ходишь… Путь не близкий. Давай лучше я сбегаю.

У сестренки глаза увлажнились:

— Золотце, а не братик.

В макушку меня на радостях поцеловала.

На Сочинском шоссе уцелело рядом несколько домов. В одном из них открыли столовую. Повариха в несвежем халате плеснула в мой бидон две поварешки жидкого супа, и я пошел домой. Я решил на первый раз не задерживаться в городе, чтобы Любка доверяла мне и пользовалась моими услугами охотно.

Времени было около трех. Сирена лишь на несколько секунд опередила хлопанье зениток. Самолеты шли с моря, оттуда, где висело солнце. Сосчитать машины не удалось, потому что солнце беззаботно прикрывало их своей ладонью. И тогда я впервые понял, что оно светит не только-для меня.

Я как раз пересекал улицу Энгельса и поравнялся с трансформаторной будкой, которая много лет стояла в маленьком скверике. Вокруг трансформаторной будки росли акации, на металлических, окрашенных в стальной цвет дверях были нарисованы молнии и человеческие черепа и было написано: «Не трогать! Смертельно!»

На углу, через дорогу, там, где сейчас мебельный магазин, соседствовали пивная и хлебный ларек. Окна в пивной были закрыты желтыми деревянными щитами, а возле ларька стояла короткая очередь. Как только завыла сирена, люди разбежались.

Я не думал, что в меня может попасть бомба. Но боялся осколков от наших же зенитных снарядов. Оглянувшись, я не нашел ничего лучшего, как перебежать через улицу и прильнуть к пивному ларьку, крыша которого карнизом выступала над стенами.

Узкий, изъеденный дождями тротуар коробился, уползая в центр, к телеграфу, и битое стекло, сверкая и переливаясь, лежало на нем, словно Млечный Путь.

К телеграфному столбу была приклеена листовка: «Каждый камень, вложенный в стройку, каждый метр вырытой земли — удар по гитлеровским бандитам!»

Осколки секли воздух. Но я не чувствовал опасности до тех пор, пока один из них не черканул о стену рядом со мной и не упал возле ног, изломанный, темный, дымящийся. Я двинулся вдоль стены, ткнулся спиной о дверь, и она подалась вовнутрь, потому что была незапертой. Две бочки возвышались перед стойкой. И пивной насос, похожий на пулемет, стоял прислоненный к узкому шкафчику без двери. В шкафчике висел белый халат с испачканным в черное подолом. Я поставил бидон с похлебкой на стойку. Качнул первую бочку, вторую. Пустые.

Зенитки стреляли остервенело. Но немцы не бомбили. И в этом было что-то нехорошее. Мне никогда не приходилось слышать, как шипят бомбы. Потому что если: бомбы шипят, а не свистят — это очень плохо. И вот я услышал шипение, нестрашное, так обыкновенно шипит у перрона локомотив, выпускающий пары. Конец, решил я. И упал между бочками.

Я не могу сказать, сколько раздалось взрывов, потому что грохот стоял сплошной. И сколько времени это длилось, не знаю. Возможно, несколько секунд. Но у меня не было часов, и секунды могли казаться вечностью.

Когда я вскочил на ноги, то ничего не слышал, точно у меня лопнули перепонки. В пивной стало светло: двери не было, и в стенах зияли пробоины размером с мою голову.

Стоя между бочками, я увидел, что дом, возле которого находилась пивная, разбит. И пыль еще не осела. И стены выступали, словно из тумана.

Может, я вспомнил рассказ одного раненого бойца (мы ходили в госпиталь всем классом, и я даже пел там «Раскинулось море широко…», только на другие слова: про Одессу, про Севастополь), что в бою солдаты нередко прячутся в воронках от бомб или снарядов, потому что попадания в одно и то же место случаются редко. Конечно, я ничего не вспомнил, но, видимо, этим можно объяснить, что, подгоняемый страхом, я выбежал из пивной. И, прыгая с камня на камень, с обломка на обломок, кинулся в разрушенный дом. Однако как у меня оказался пивной насос, я объяснить не могу. Факт остается фактом: я бежал, держа насос наперевес, как оружие.

Через пролом в стене шмыгнул из развалин и забился в угол. Пыль оседала медленно. И от нее першило в горле. А бомбы свистели, и земля дрожала очень сильно. Когда же пыль поредела и бомбы стали выть далеко, как шакалы, хотя зенитки и продолжали надрываться изо всех сил, и увидел, что сижу невдалеке от белого, точно присыпанного мукой, сейфа. И какой-то мужчина, смачно матерясь, пытается взломать его.

«Мародер!»

Я издал нечеловеческий возглас и ринулся вперед…

Возможно, он принял меня за сумасшедшего или пивной насос за пулемет, но он убегал до самого телеграфа, пока мы не наткнулись на дежурных из местной противовоздушной обороны.

Потом выяснилось, что это вовсе не мародер, а даже очень хороший человек, который пекся о важных документах и, не дождавшись отбоя, поспешил в развалины. Верно, он был сильно близорук и слаб сердцем. И ему при мне сделали какой-то укол, чтобы он пришел в себя после кросса, который я ему устроил.

Весельчаки-дежурные утверждали, что он принял меня за немецкий десант.

Бидон с похлебкой куда-то пропал. В пивной я его не нашел. Так окончилась проверка силы моего духа…

— Ванда дома?

Я впервые стучался в дверь к Ковальским. Мы всегда встречались с Вандой в саду, но сегодня она почему-то не приходила. И Любка заставила меня одеться во все новое, умыться, причесаться и, волнуясь, взойти на эти ступеньки.

Беатина Казимировна вздернула брови, она была поражена, но, видимо, приятно. Во всяком случае, она серьезно улыбнулась. И сказала мне, как взрослому:

— Пройдите.

Но ступил я, точно годовалый ребенок, неуклюже, зацепился за половик, едва не шлепнулся. И кукла сказала: «Ма-ма».

Она была у меня за спиной, обернутая в хрустящую слюду. Очень красивая. В новом платье, сшитом Любкой из голубого крепдешина.

В квартире пахло табаком. Беатина Казимировна курила.

— Ванда! — громко позвала она.

Молчание.

— Ванда! К тебе пришли. — Беатина Казимировна повысила голос.

Ванда показалась в другой комнате. Остановилась на пороге. Недовольная, с красными заплаканными глазами.

— Чего? — спросила глухо и неприветливо.

Я хотел, чтобы все скорее кончилось, и поэтому не стал дольше прятать руку за спиной. Протянул Ванде куклу и протарахтел, как меня учила Любка:

— Ванда, поздравляю тебя с днем рождения. Желаю здоровья, успехов в учебе, счастья в жизни. Прими подарок!

Но Ванда не приняла, а залилась жгучими слезами и убежала. Я готов был провалиться в подвал. Тем более что там стоял мой драгоценный ящик, а возле него я чувствовал бы себя увереннее, чем здесь.