Мик Геррон - Хромые кони [litres]

Керли, слегка запыхавшийся, стоял по другую сторону ложбинки. На его физиономии играла собачья ухмылка, озаряя все черты, за исключением глаз, а в руке был топор, которым он нежно помахивал, словно демонстрируя мастерское владение инструментом. Ларри нигде не было. Как не было ни камеры, ни штатива – ничего. Тем не менее Хасан чувствовал, что близится развязка. Необходимость заснять кошмарное действо на камеру не шла ни в какое сравнение с жаждой Керли это действо воплотить. И все, что ему сейчас было нужно, – это топор. Топор и соучастие Хасана.

Но, даже понимая все это, Хасан больше не мог найти в себе сил. Не мог сдвинуться ни на шаг.

Керли укоризненно покачал головой.

– У вашей шоблы есть одно слабое место, – пояснил он. – В лесу вы шагу ступить не можете.

«А у вашей шоблы… – подумал Хасан, – а слабое место вашей шоблы…» Но слабых мест у шоблы Керли было так много, что нет никакой возможности обойтись одной хлесткой формулировкой. Слабым местом шоблы Керли был сам Керли и ему подобные. Что тут еще сказать?

Керли ступил в ложбинку, шагнул на другую сторону. Перебросил топор из одной руки в другую, замахнулся и коротко рубанул воздух, глумясь над своей добычей, а затем щиколотка его угодила точно в зацеп коряги, которого благополучно избежал Хасан. Керли ничком рухнул на землю. Будто завороженный, Хасан смотрел, как Керли зарылся мордой в грязь пополам с прелой листвой; он был настолько увлечен этим зрелищем, что ему потребовалась целая секунда, чтобы осознать, что под ноги ему упал топор.

«Ошибка? Я называю это фиаско».

Вот что он сказал. Слова эти взбесили Ривера не меньше «лондонских правил». «Я называю это фиаско». Большое тебе спасибо, Паук, за эту наводку.

На черной обложке папки, которую Ривер держал под мышкой, аккуратным почерком было выведено: «Фиаско».

– А вот это, – сказал он Тавернер, – объясняет, почему вы велели Пауку меня спалить.

– Спалить?

– Он у нас как дитя малое, – пояснил Лэм. – Нахватался словечек и козыряет направо-налево.

– Я вызываю Даффи.

– Сделай одолжение, – сказал Лэм. Он снова крутил в пальцах свою смятую сигарету, которая явно интересовала его сейчас не меньше, чем содержимое папки в руках у Ривера; однако Ривер молчал и ждал до тех пор, пока Лэм едва заметно не кивнул.

– Этой зимой я проходил аттестацию, – сказал Ривер.

– Помню, – сказала Тавернер. – Ты завалил Кингс-Кросс.

– Не я завалил, а вы, поручив Уэббу дать мне неверную ориентировку на подсадной объект. На фиктивный фиктивный объект, а не на настоящий.

– И зачем мне это понадобилось?

– Затем, что моим предыдущим аттестационным заданием было составление досье на общественного деятеля, – сказал Ривер. – Мне достался один из членов теневого кабинета министров, но он угодил в больницу с инсультом. И я тогда решил составить досье на вас. Думал, это покажет личную инициативность. А знаете, что это показывает на самом деле? – Ривер достал из папки два фотоснимка, сделанные им много месяцев назад, накануне экзамена на Кингс-Кросс. – На самом деле это показывает, как вы сидите в кофейне. Поностальгируем?

Он выложил фотографии в центр стола, чтобы всем было видно. На снимках, сделанных с улицы, была кофейня «Старбакс», где за столиком у окна Диана Тавернер пила кофе из стандартной кружки. Рядом с ней сидел коротко стриженный человек в темном плаще. На первом снимке человек прижимал к лицу носовой платок и мог быть кем угодно. На втором снимке его рука была опущена. Алан Блэк.

– Наверное, как раз перед внедрением. Последний инструктаж, да?

Тавернер не ответила. По ее глазам было ясно, что она снова просчитывает варианты; будто даже здесь, в этой стеклянной комнате, надеется обнаружить какой-то выход, какую-то лазейку, не замеченную ни Ривером, ни Лэмом.

– Обнаружив, что сделал Картрайт, ты приняла меры, – сказал Лэм. – После заварушки на Кингс-Кросс его должны были бы выкинуть пинком под зад, однако ввиду того, что он родственник живой легенды, ты добилась лишь его перевода в Слау-башню. А когда операция началась и в игру вступил «Глас Альбиона», заслала к нам Сид Бейкер, чисто на тот случай, если Картрайт вдруг о чем-то догадается. Потому что, учитывая его гены, он мог оказаться чересчур догадливым.

– Я приказала Уэббу уничтожить папку, – сказала Тавернер, все еще что-то обдумывая.

– Значит, и он схватывает на лету.

– Чего ты хочешь, Лэм?

– Знаешь, почему все кураторы из бывших оперативников? – спросил Лэм. – Потому что они понимают, что делают. Ты с этой своей операцией обгадилась так крупно, что крупнее не бывает.

– Я тебя поняла. Чего ты хочешь?

– А знаете, чего я хочу? – спросил Ривер.

Она посмотрела на него, и он немедленно понял разницу между пиджачниками и оперативниками. Если на тебя посмотрит оперативник, то, если он знает свое дело, ты этого никогда не заметишь. А вот когда уставится пиджачник, то его взгляд прожжет кожу насквозь и оставит обугленные язвы по всей твоей системе пищеварения.

Но он как-никак был внуком С. Ч.

– Если Хасана Ахмеда убьют, то вам ничто не поможет, – сказал он. – Все обо всем узнают. И не только в Конторе, а в реальной жизни. Если ваша идиотская затея обернется гибелью мальчишки, я своими руками пригвозжу вас к позорному столбу. Публично.

В ответ Тавернер то ли фыркнула, то ли усмехнулась.

– Может, расскажешь ему, как живут взрослые дяди и тети? – спросила она Лэма. – Или мне самой придется объяснять?

– Ты его уже поимела по самое некуда, – ответил Лэм. – Так что, боюсь, поздновато для разговора о тычинках и пестиках. Но я скажу тебе одну вещь…

Она молча ждала.

– Если Хасана Ахмеда убьют, то, пока Картрайт не доведет до конца все то, что посчитает нужным, он будет находиться под моей персональной защитой, – сказал Лэм.

И Ривер уяснил еще кое-что о пиджачниках и оперативниках: если оперативник хочет, чтобы его заметили, не заметить его невозможно.

– А если его спасут? – помолчав, спросила Тавернер.

Лэм одарил ее акульей улыбкой:

– В таком случае это, возможно, останется между нами. Наверняка ведь будут какие-то ситуации, в которых мы окажемся полезными друг другу.

Улыбка его не оставляла сомнений в том, кто именно окажется полезным и кому.

– Нам ведь неизвестно, куда его увезли, – сказала Тавернер.

– Над этим сейчас трудятся мои люди. Так что ставлю шестьдесят против сорока, что парню каюк, – ответил Лэм и посмотрел на Ривера. – Как по-твоему?

– По-моему, это не смешно, – сказал Ривер.

Но сам думал про пятьдесят на пятьдесят. При самом лучшем раскладе у Хасана были равные шансы не дожить до полудня.

Керли лежал ничком и стонал; стон был низким, долгим и скорбным. Хасан увидел неестественно вывернутую стопу и подумал, что Керли сломал ногу. Сломанная нога против пары связанных рук уравнивала шансы. Вернее, уравняла бы, не будь у Хасана еще и топора.