Владимир Огнев - Две операции майора Климова

Сотрудник, в производстве которого ранее находилось дело Колчина, располагал только показаниями Мохова. К тому же относился он к этим показаниям не с полным доверием: как-никак свидетель две недели находился, как тогда говорили, «в окружении», то есть на занятой врагом территории, вышел оттуда один, подтвердить правдивость его слов никто не мог. А вдруг он, выгораживая себя, клевещет на другого? В общем, особых перспектив розыск не сулил.

Быть может, в силу этой или каких-то других причин, сотрудник этот не придал тогда значения короткому сообщению районного отделения МВД, поступившему еще в 1953 году, в котором говорилось, что в квартире матери Колчина видели известного в районе уголовника по кличке «Штырь», только что возвратившегося из исправительно-трудового лагеря.

Получив материалы, Климов по иному оценил этот факт и, выяснив, из какого именно лагеря прибыл домой «Штырь», стал наводить справки там. Вскоре на его столе оказалось дело Гусева Семена Ивановича, осужденного за кражу.

Освобожденный в 1945 году из фашистской неволи рядовой Семен Гусев был призван полевым военкоматом в Советскую Армию и направлен в запасной полк. Служить начал добросовестно, старательно исполнял все приказы и распоряжения. Но в одну из темных июньских ночей проник в канцелярию, взломал замок железного ящика, в котором хранилась полковая касса, и, забрав все деньги, спрятал их в своем матраце.

Преступление было раскрыто на второй же день. Вор сознался и был осужден к десяти годам лишения свободы.

Но Алексей Петрович Климов уже знал, что Гусев — это только новая маска «Оборотня». Зачем же понадобилась Колчину, не Гусеву, а Колчину, эта кража? Вывод напрашивался один: страшась возмездия, преступник решил, что в его положении надежнее всего спрятаться от карающих органов Советской власти в тюрьме, в лагере. Где-где, а уж там его не будут искать. И проверки грозной контрразведки СМЕРШ он избежит, и риск случайной встречи с очевидцами преступлений или оставшейся в живых жертвой меньше, и внешность свою изменить проще. Умный враг все это мог учитывать. А Колчин был врагом и умным, и опытным.

Но не зря говорится, что мир тесен. В 1953 году, незадолго до конца срока, в этот же лагерь попал его земляк — «Штырь». Колчин не сказал «Штырю» правды, выдал себя за обычного уголовника, объяснил, что при аресте назвался чужой фамилией. Случай в преступном мире не такой уж редкий.

Конечно, Колчин не мог знать, что «Штырь», выйдя на свободу, пойдет к его матери. И «Штырь» не собирался этого делать, но, оказавшись «на мели», без гроша в кармане и без друзей, пошел. Пошел, рассчитывая получить за «добрую весть» о сыне даровое угощение, выпивку; а удастся — и выманить денег, якобы на пересылку через корешей страдающему заключенному.

Колчин не знал этого, но был осторожен. Он испугался. И страх толкнул его на новое преступление; на другой день после освобождения «Штыря», тяжело ранив конвоира, Колчин бежал.

След его опять потерялся. Но было ясно — «Оборотню» не удалось уйти за границу, он скрывается в нашей стране. Где, под какой личиной? Какие замыслы вынашивает сейчас?

Майор Климов получил дактилоскопическую карту преступника, более точное описание его примет, выявились новые связи.

Саша Колосков не пришел ночевать домой: небо на востоке уже светлело, когда он перевернул последнюю страницу. И долго еще сидел в раздумье, сопоставляя факты, мысленно повторяя путь, пройденный Климовым при расследовании...

Неотвратимо сужалось кольцо флажков вокруг зверя. И вот появился прямой путь к нему — через Рачинского. Правда, Рачинского тоже предстояло еще разыскать...

Устроился Саша в кабинете, на диване, спал беспокойно. Снился ему Колчин, который почему-то был очень похож на нашумевшего в этом году героя французской кинематографии — Фантомаса, да и вел он себя не менее агрессивно.

Во вторник, восемнадцатого июля, майор Климов как обычно с утра докладывал о полученных накануне материалах начальнику управления полковнику Васильеву.

Тучный, шумный, веселый, не очень-то сдержанный в выражениях, способный подчас и накричать, Иван Сергеевич Васильев пользовался не только уважением, но и симпатиями сотрудников. Подкупали в нем смелость в решениях, их продуманность; искреннее внимание к нуждам людей, непоказная забота о них. Да и резкость старого полковника никогда не была обидной, так как ругал он только за дело и, зная свою горячность, всегда умел загладить вырвавшиеся несправедливые слова.

Вчера, вспомнил Климов перед докладом, Березкин рассказывал:

— Стою я у окна, зажигалку заправляю, вдруг заходит в кабинет Иван Сергеевич. А на столе — куча бумаг неподшитых. Ну и разнес он меня! «Ты, — говорит, — такой загруженный человек, что, понятно, с бумагами возиться некогда. Так занеси мне вечерком эту папочку, я уж выберу время, приведу ее в порядок, подошью аккуратненько. А ты на танцы сходишь, отдохнешь от перегрузок». Ушел он, а я сижу, как рак, красный, и руки дрожат. Вдруг — звонок. Вызывает. Усадил в кресло, улыбается: «Ты, — говорит, — на старика не обижайся, а расскажи, что нового по делу «Мельника» получил. Давно не смотрел. А между делами — чайком побалуемся». И так хорошо поговорили! Ну, а уж с бумагами я теперь...

Путь свой в органах государственной безопасности Васильев начал с должности помощника оперативного уполномоченного, прошел всю служебную лестницу, досконально знал дело. В годы войны он был заместителем командира по разведке в партизанском отряде; рассказы о некоторых операциях того времени, проведенных Батей, передавались в управлении молодым сотрудникам как легенды. Чинуш Васильев не терпел, со всеми был прост и прям, за своих «орлов» стоял горой. Климов работал с ним больше десяти лет, они хорошо знали и ценили друг друга.

...Поскрипывая новыми сапогами, расхаживал полковник по просторному кабинету, дотошно выспрашивал у Климова все детали. Дело было явно необычным.

Когда майор закончил доклад, Иван Сергеевич, сдвигая животом массивное кресло, дотянулся до нижней полки телефонного столика, достал пепельницу и пустил ее по полированной поверхности стола к Климову.

— Кури, — коротко бросил он. — А бумажки эти дай мне, сам почитаю. Кури, кури, не мучайся, — прикрикнул полковник, видя, что Алексей Петрович отодвинул пепельницу.

«Задело Батю, — отметил про себя Климов, — подумать хочет». Он знал привычки Васильева — сейчас полковник не отпустит его, пока не примет решение. Просматривая свежую газету, Алексей Петрович осторожно выпускал тонкие струйки дыма в сторону открытого окна. Васильев не курил и терпеть не мог табачного дыма, но, задерживая подчиненных у себя надолго, всегда предлагал сигареты. «Знаю я вас, дымокуров, хлебом не корми, дай только соску», — говаривал, грубовато посмеиваясь.