Елена Саулите - Швейцарский счет

– Прости, деточка, надо, – шепотом приговаривала она, поглаживая и крестя проколотую кожу.

Несколько раз она снимала со стены распятие и с молитвой прижимала его к потрескавшимся обескровленным губам больной.

– Поцелуй, Иисус сил тебе даст. Исцелит, – вполголоса говорила старая монахиня, и глаза ее блестели фанатичным блеском.

И действительно девушка перестала метаться, задышала ровнее, щеки приобрели слабый желтоватый оттенок.

Около полуночи явился отец Жан, устало опустился на стул и спросил:

– Ну что?

– Пока тяжело. Эта ночь переломная. Или переборет. Или…,– решительно тряхнула головой сестра Иветта.

– Может быть, вызвать скорую помощь?

– И отправить девочку в тюремный лазарет? – насмешливо скривила губы монахиня. – Хотя, я сразу настаивала на обращении в полицию.

При слове «полиция» больная застонала как-то особенно жалостно, и отец Жан с сестрой Иветтой невольно переглянулись.

– Ладно. Подождем еще, – решился кюре.

– Если будет плохо, зовите меня, – властным тоном заключила монахиня и зашаркала к выходу.

И отец Жан остался один на один со своим подкидышем. Он искренне жалел девочку, оказавшуюся жертвой страшных обстоятельств. Однако, пути Господни неисповедимы. Господь – великий целитель, врачующий убогие заблудшие души, и если ему было угодно послать девушке столь тяжкие испытания, значит, она в них нуждается. Значит, что-то в ее душе прогнило, а ситуация, в которой она сейчас находится, сродни хирургической операции, дающей ее духу шанс на выздоровление. И все же жаль… Подсев ближе, он высвободил прозрачную руку больной из-под одеяла и принялся машинально ее поглаживать. Наступила полночь, и девушка снова забеспокоилась, по телу то и дело пробегали волны озноба, она заскрипела зубами, невнятно забормотала. Священник прислушался, она настойчиво повторяла одно и то же:

– Маркес, Маркес, не уходи…

– Успокойтесь, дитя мое, успокойтесь, – монотонным голосом увещевал дрожащую девушку святой отец.

Но Алиса не слышала его, она вдруг открыла глаза и села на постели, обведя комнату безумным взглядом, она вперила взгляд в растерянного кюре, протянула к нему руки и принялась ощупывать его лицо горячими срывающимися пальцами, лепеча:

– Маркес, родной. Ты здесь, здесь, милый, не уходи! Не оставляй меня одну!

Сообразив, что разубеждать бредившую покойным мужем девочку бесполезно, и даже вредно, отец Жан смирился и позволил Алисе называть себя чужим именем. Бережно обняв потные дрожащие плечи, он аккуратно уложил ее на подушки, смочил салфетку в уксусном растворе и принялся осторожно обтирать искаженное мукой лицо девушки, затем расстегнул пижаму и остановился в нерешительности – худенькое с выпирающими ребрами и твердыми торчащими сосками тело женщины, вызвало в нем щемящую жалость, острое желание защитить несчастную. Помедлив, он легкими, невесомыми прикосновениями протер пылающую кожу судорожно вздрагивающей девушки, прошелся по нижней части живота, покрытой золотистым младенческим пушком, и в порыве сострадания прикоснулся губами к крохотной родинке на левом боку. Девушка дернулась, будто от удара, тело выгнулось и затряслось в сильнейшем приступе лихорадки, зубы ее лязгали так, что отцу Жану сделалось страшно, он уже подумывал, не позвать ли на помощь опытную матушку Иветту, когда Алиса открыла глаза, вытянула руки и зашептала:

– Холодно, Марк, милый. Мне очень холодно, согрей меня, не бросай меня, Марк! Пожалуйста, согрей. Я умираю…

Ее восковые ладони бессильно упали на одеяло, и она затихла. Священник перепугался не на шутку, упал на оголенную грудь девочки, пытаясь расслышать биение сердца, когда до его слуха донеслось слабое неровное постукивание, он облегченно вздохнул и попытался подняться, но Алиса из последних сил вцепилась в него и срывающимся шепотом запричитала:

– Марк, не бросай меня. Прошу тебя, Марк, я умру, если ты уйдешь сейчас, Марк!

– Са ва тре бьен, – сдался новоиспеченный Марк и послушно улегся рядом с трясущимся в ознобе телом Алисы.

Девушка прижалась к нему всем телом и сразу перестала дрожать. От нее шел сильный жар, и святой отец мгновенно вспотел, лежать было неудобно, но он боялся шевельнуться и тем самым побеспокоить угомонившуюся девушку. Прошло с четверть часа, больная мерно сопела у него на груди, и святой отец немного успокоился. Но тут в голову полезли мысли совсем другого толка, вид округлой женской груди, трепетавшей в пяти сантиметрах от его носа, волновал его уже по другому поводу. Смущенный неожиданно возникшими похотливыми мыслями, отец Жан корил себя, гоня прочь плотские желания. Он твердил себе, что желать больную беззащитную девушку все равно, что желать малолетнего ребенка. Это грех! Чудовищный грех! Он взывал к святому Антонию, покровителю всех влюбленных. Все тщетно. Ее сладкое дыхание, тонкий абрис ее профиля в свете, тускло горевшего бра, будили полные эротики воспоминания о грешной юности, о Женевьеве. Теперь уже отец Жан дрожал, как в лихорадке. Тело медленно наливалось тяжелой мутной страстью, он чувствовал, что вот-вот сорвется. Разгоряченный близостью девичьего тела, одурманенный резким запахом юной женщины, он изнемогал, стоило чуть-чуть придвинуть свои бедра к ее лону, и он на вершине блаженства…

Теряя голову, он сделал последнюю попытку спастись бегством. Извиваясь, как змея, он высвободил голову из тяжелого кольца объятий и, уже готов был выскользнуть из постели, как Алиса встрепенулась и, не открывая глаз, горячо зашептала:

– Ты куда, Марк? Я никуда тебя не пущу. Мне плохо без тебя, любим-м-мый, – слово «любимый» она произнесла с тягучей томной сладостью. – Поцелуй меня, – и она неожиданно протянула ему губы.

В этот момент все было кончено. Жан-Пьер сломался, взрослый сильный мужчина послушно прижался к горячему рту и растаял в его горячей влажной плоти. Он ничего не соображал, короткие вспышки воспоминаний о той ночи, сфотографированные его мозгом, еще долгое время заставляли его мучительно краснеть. В порыве страсти он называл ее Женевьевой, она его – Марком, возбужденная высокой температурой, она непрерывно бредила, вцепившись в его плечи ногтями, он совершенно обезумел, осыпая поцелуями мелко дрожащее худенькое тело.

В этот момент в комнату без стука вошла мать Иветта, она вытаращила глаза и застыла на пороге, будто громом пораженная, обозревая непристойную сцену. Ее тощая грудь под накрахмаленной манишкой ходила ходуном, костистые пальцы судорожно перебирали четки, она жадно хватала ртом воздух. Прошла минута, две, и монахиня опомнилась:

– Поздравляю вас, господин кюре! Вот как вы наставляете заблудшие души! – визгливо заявила она. – Я сейчас же покидаю этот вертеп. И буду вынуждена доложить о нарушении вами целибата его преосвященству. Прощайте! – с этими словами она стремительно повернулась на каблуках и пулей вылетела из комнаты.