Елена Саулите - Швейцарский счет

– Пегед лицом Господа тогг неуместен. Есть тайна исповеди, которую мы, священнослужители, должны блюсти. Сейчас я не пгосто человек, я – слуга Господень, – ответил кюре. – Итак?

На секунду задумавшись, Алиса решилась. Терять ей было нечего. А вот попытаться перетянуть святого отца на свою сторону, чтобы выиграть время до прихода Галины, стоило. И она заговорила. Рассказала все с момента своей победы в конкурсе красоты, встречи с Лейбом Фридманом и Марком, поездки за границу, свадьбы, не упуская ни малейшей подробности. По мере повествования, она то возбужденно кричала, то переходила на заговорщический шепот, то счастливо смеялась, то принималась плакать. Она слепо таращилась в глухую полированную перегородку, разыгрывая перед зарешеченной щелью, трагедию своей короткой полной превратностей жизни и слышала, как нервные пальцы святого отца беспокойно барабанили по стенке исповедальни, и как взволнованно он дышал, когда она рассказывала об их с Марком любви. Когда она рассказывала об убийствах в Гриндевальде, он задышал часто и тяжело, как загнанное животное.

– Все. Как на духу, – горько улыбнулась она, закончив повествование. Теперь Алиса внезапно почувствовала, что вся горит, ей было душно, в висках неистово стучал пульс, голова трещала, стены кабинки странно покачивались, будто она плыла на корабле. Перед глазами замельтешили черно-золотые пятна. Теряя сознание, успела подумать:

– «Падаю. Только бы голову не расшибить».

Очнулась в той же аскетично убранной комнате отца Жана, со льдом на голове. Она чувствовала себя выжженной, опустошенной, словно ей разом вырвали все внутренности, но вместе с тем она с удивлением ощутила, что душа больше не болит. Тихая гармония и удивительный покой овладели всем ее существом, она доверилась Богу и человеку, и это принесло ей облегчение. Будто внутри включили некую волшебную лампу, и ее свет прояснил и упорядочил ее мысли, наполнил ее сущность целительным светом любви и надежды. Страх оставил Алису, она испытывала приятное чувство защищенности и умиротворения. Голова гудела, в ушах слышался противный высокий свист, будто кто-то в ее мозгу безуспешно настраивался на радиоволну. Алиса вспомнила исповедь, свое падение и тихо порадовалась избавлению от гнетущего страха.

– Вот она, тайна исповеди, – прошептала она, осторожно ощупывая голову. Правая сторона глухо ныла, очевидно, она ее ушибла при падении. Потом осторожно пошевелила ногами и снова удивилась, они почти перестали болеть, высунув носок левой наружу, она увидела аккуратно, пальчик к пальчику, забинтованную ступню. Кто-то со знанием дела взялся за лечение ее обмороженных пальцев.

В комнату просунулась встрепанная голова Жюльена, заметив, что больная пришла в себя, он исчез и через минуту вернулся, ведя за собой отца Жана. Кюре тяжело опустился на стул возле постели, ласково взял девушку за руку и приглушенным, каким разговаривают только с тяжело больными, тоном заговорил:

– Вы сегьезно хвогаете, дочь моя. У вас сильная лихогадка. Пневмония и сильное негвное потгясение. Мольчать-мольчать, – торопливо зажал он ей рот ладонью, видя, что Алиса пытается протестовать. – Сестга Иветта – вгач, она осмотгелья вас и о-ля-ля …

С этими словами отец Жан ловко сунул ей подмышку диковинный пластиковый градусник, который спустя мгновение тревожно заверещал.

– Тгидцать девять и тги, милочка. Пгимите пилюли. Покой и сон. Вам нужно восстановиться. А потом думать, что делать дальше. Днем за вами ходит сестга Иветта. Ночью ее сменю я. И мольчать, я сказаль, – сверкнул он глазами, заметив, что Алиса снова открыла рот. – Все газговогы потом.

Он поднялся и направился к выходу, но вдруг остановился и хлопнул себя по лбу:

– Да, забыль. Пгиходиль Галина, я сольгаль ей, что ви ушля в неизвестност.

– Но зачем? – попробовала возразить Алиса, приподнимаясь на локтях.

– Она и ее способ жить вам не пага, – отрезал святой отец и, не оглядываясь, вышел.

В дверь проскользнула тощая черная фигура матушки Иветты. Она деловито подошла к постели, приложила ко лбу Алисы сухонькую ладонь, громко цокнула языком, примостилась на стоящий рядом стул и принялась буравить Алису крохотными черными глазками. Немой приказ матушки Алиса приняла со смирением и послушно закрыла глаза. Монахиня начала вполголоса читать молитвы, и в голове Алисы сделалось легко и пусто, потом откуда-то из подсознания выплыли знакомые звуки «Вальса цветов» Чайковского, они подхватили обессиленную душу девушки и закружили ее в плавном хороводе чудесной мелодии, унося прочь болезнь и тоску, страх и отчаянье. Перед глазами расцветали пенистые шапки благоухающей сирени и гортензий, и Алиса чувствовала их резкий дразнящий запах, тело сделалось невесомым, душа летела, будто стремясь вырваться из душного тела и воспарить в небесную высь. Маленькие золотые пчелки роились перед разгоряченным лицом Алисы, она жмурилась, ослепленная их ярким свечением, и пыталась отмахнуться:

– Не так близко, дурочки! Дайте вас рассмотреть.

Что-то мокрое и холодное потекло по вискам, и она нехотя разлепила веки, недовольная, что прервали ее волшебные видения. Сестра Иветта озабоченно натирала ее голову вонючей жидкостью, бормоча под нос французские слова, за ее спиной стоял встрепанный мальчик-служка с белым подносом, на котором Алиса разглядела несколько шприцов. Непонятно откуда возникло обеспокоенное лицо отца Жана-Пьера, он крепко сжал запястье Алисы, пытаясь нащупать пульс. Алиса вымученно улыбнулась, ей хотелось подбодрить своих спасителей, сказать им, что ей очень хорошо, но почувствовала, что снова уплывает в зазеркалье болезни, и только слабо шевельнула пальцами.

– Mon Deu, она умирает, – волновался кюре, приподняв веко девушки и наблюдая ее гаснущий взгляд.

– Ничего, ваше преподобие, поживет еще, – глухо проворчала старуха, ловко втыкая тонкую стальную шпажку иглы в худое бледное предплечье. – Кризис. Бред. Галлюцинации. Но она молода… Все в руках Господних. Аллилуйя, – истово перекрестилась она, складывая шприцы один за другим в металлический поднос, за которым прятался перепуганный Жюльен. – Идите, святой отец. Я сделаю, все что нужно, – она чопорно поджала тонкие губы и решительно взялась за молитвенник. – Святая молитва, вот что ей сейчас нужно.

– Хорошо, сестра. Я сменю вас ночью, – кюре с беспокойством посмотрел на резко похудевшее с лиловыми полукружьями лицо Алисы, на высокий лоб усыпанный бисеринками пота, благословил мятущееся в горячке тело, и понуро отправился восвояси.

Монахиня уткнулась в требник и монотонным, будто по покойнику, голосом принялась бормотать псалмы. Временами, она откладывала книгу прочь, измеряла температуру больной и укоризненно качала маленькой сухой головой, обтирала лицо и открытые части тела Алисы душистым уксусом и вновь принималась за вязание. Но закончив два-три ряда, откладывала его прочь и снова принималась за обтирание и молитвы. Каждые четыре часа монахиня с треском извлекала из упаковки новый шприц, набирала из стеклянных ампул лекарства и вкалывала их едва слышно стонущей Алисе в бедра и предплечья, оставляя на гладкой коже неряшливые бурые кровоподтеки.