Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

До Криулино оставалось меньше ста километров, когда позвонил Читарь.

– Она… здесь, – сообщил он. – Братик, прости…. Я ничего не смог сделать.

– Дай ей трубку, – попросил я.

– Она не будет… говорить по телефону… Она… сказала, чтоб ты… не спешил. Она… тебя дождётся.

Я позвонил Дуняшке – та не ответила.

Остаток пути я пролетел на максимальной скорости, обгоняя всех, выскакивая на встречную полосу, отчаянно моргая дальним светом.

Джип Щепы стоял у калитки, я увидел его издалека, и едва преодолел искушение протаранить с разгона. Поступить так – значило потерять и свою машину, а она могла мне ещё пригодиться.

Здесь тоже недавно прошёл дождь, и после него из подсыхающей под вечерним солнцем травы поднялись комары, жуки и мошки, загудели вокруг меня.

Дуняшка выбежала ко мне, сияющая, мы обнялись; только потом я увидел в её руке клубок красных ниток.

– Дай сюда, – приказал я.

Дуняшка удивилась, но не возразила, я вырвал клубок из маленьких пальцев.

Протяжно заскрипела дверь, из дома вышла Мара, следом – Щепа.

Оба улыбались.

– Ура, – сказала Мара, – наш папа вернулся!

– Уходите оба, – прохрипел я, схватил Дуняшку за руку, прижал к себе. – Даю минуту.

Швырнул клубок в Мару; она ловко его поймала. Попросила:

– Не надо так грубо при ребёнке.

– Уходите, – повторил я.

Мара отмотала от клубка длинный кусок, оторвала, протянула мне:

– Возьми. Это поможет. – Кивнула в сторону дома: – Обкрути своему другу вокруг пояса и вокруг шеи, завяжи узлом. Это его не вылечит, но снимет боль на какое-то время. Я бы сама сделала, но он не даётся.

– Он не верит в твоё колдовство.

– Эй, – сказал мне Щепа, – возьми, попробуй.

Я ударил по протянутой руке Мары; нитка упала в траву, нам под ноги.

– Говорю в третий раз, и в последний: уходите.

Мара посмотрела на Дуняшку, прижатую к моему боку, вздохнула, развела руками.

– Я говорила, наш папа будет нервничать.

– Я не твой папа.

– Как же не мой, – сказала Мара, – если ты меня сделал? И меня сделал, и Евдокию сделал, обеих в одном образе.

Я сильнее прижал к себе дочь, но почувствовал, что она сопротивляется, и довольно сильно.

– Пусти, – попросила Дуняшка.

Я убрал руку. Она отбежала , посмотрела на меня с обидой.

– Папа, не злись. Мы же с ней – сёстры! Посмотри, мы похожи!

Возражать бессмысленно, подумал я; сходство – абсолютное.

– Ты взрослый мужик, – мягко сказала Мара. – А она девочка, и она быстро растёт.

– Она не может расти. Она деревянная.

– Может. Вот здесь. – Мара постучала пальцем по своей голове. – Сейчас ей лучше, чтобы с ней рядом была старшая сестра. Женщина, а не мужчина. Подумай сам, это очевидно.

– Пап, – сказала Дуняшка. – Это не навсегда. Я поживу у Мары, а потом вернусь.

– Нет, – ответил я, – ты не будешь у неё жить, и не будешь больше участвовать в этом разговоре. Иди в дом.

– Папа, ты не можешь мне приказывать.

– Могу. Ты ребёнок, я за тебя отвечаю.

– Папа! – крикнула Дуняшка. – Это у людей так! А мы же – не люди, мы – особенные! Я – деревянная! Я вышла из твоих рук!

– И я тоже, – сказала Мара.

Щепа помахал мне рукой.

– И я.

Мне показалось, что земля вылетает из-под ног, как скейтборд, – сейчас приложусь затылком.

Снова заскрипела дверь.

Стуча клюкой, из дома выполз Читарь, перекошенный, больная нога подгибается, ступня вывернута наружу и вбок.

Молча приблизился – мы все смотрели на него – и положил дрожащую руку на голову Дуняшке.

– Отпусти… её… братик… – просипел. – Пусть… учится в Москве… В лучшей школе, где… языки преподают… Она не бросит… тебя, она… будет приезжать.

– На каникулы, – добавила Дуняшка.

– На каникулы? – переспросил я.

Она кивнула.

– Мы с тобой прожили вместе всего две недели, – сказал я. – А ты уже хочешь уехать.

– Папа, я быстро вернусь!

– Мы её скоро назад привезём, – сказал Щепа. – Пусть она привыкает постепенно. Но учиться ей надо в Москве, а не в твоём Павлово. Я ей сделаю лучшую спецшколу, все концы есть. Не тупи, тут нечего думать, ребёнка надо развивать.

Пока я слушал их, они подходили всё ближе; я не фиксировал сознанием движение их тел, видел только, как их духи смыкаются передо мной – все абсолютно разные, но в этот момент объединившиеся.

– Папа, – сказала Дуняшка, – без твоего слова я не уеду. Если ты против – останусь.

Она подобрала с земли кусок красной нитки и обвязала Читаря за пояс, оторвала свободную часть и обвязала его шею – тот не возразил, стоял неподвижно, глядя на меня.

– Иди в дом, – велел я.

– Отец прав, – сказала Мара. – Иди в дом, дальше будет не для твоих ушей.

Дуняшка кивнула и ушла. Дверь в избу заскрипела в третий раз; это привело меня в бешенство. О чём думал, почему не сообразил смазать проклятые петли?

– Даже если ты сейчас согласишься, – сказала мне Мара, – это будет неправильно. Внутри ты всё равно против. На словах ты уступишь, отпустишь, – а сердцем не отпустишь. Договоримся так: девочка поживёт у меня неделю и вернётся. Даю слово. Это первое. А второе – пока её тут не будет, ты подумай, какие у тебя планы насчёт дочери? Ты мало знаешь о женской природе, и ты слишком сосредоточен на своей работе, на своих статуях. Сейчас ты наслаждаешься тем, что ты отец; потом это станет проблемой. Девочка будет развиваться – а у тебя есть идеи, куда именно она будет развиваться? Кем она станет через десять лет? Для тебя главное, чтобы она коленку не разбила. Ты, как любой отец, смотришь ей под ноги, а не далеко вперёд. Я старше на две тысячи лет; почему ты не хочешь мне довериться? Или ты боишься, что я настрою её против тебя? А зачем мне это? Да и сама она мне не позволит. Она тебя любит. Самая чистая любовь меж мужчиной и женщиной – это любовь отца к дочери. Прошу тебя, отпусти её с чистым сердцем!

– Не трогай моё сердце, – сказал я. – Три раза просил по-хорошему, вы не поняли. Сейчас будет по-плохому.

– Подожди! – произнёс Читарь. – Братка, выслушай!.. Мне осталось – три дня… Не нужно, чтоб ребёнок это видел.

Они уехали через полчаса, собирались торопливо, – наверное, боялись, что я передумаю. Дуняшка пожелала забрать велосипед – и Щепа тут же упрятал его в багажник джипа, как будто украл.

Попрощались коротко. Дуняшка поклялась, что будет звонить каждый день.

Если бы я мог плакать, я бы заплакал, ибо чувствовал себя обманутым.

Они уехали, разбрызгивая огромными колёсами чёрные сырые грязи.

Я полез в кузов грузовика, вытащил банку с маслом и пошёл смазывать петли входной двери. Несколько раз открыл её и закрыл, но ржавые сочленения продолжали стонать.

Читарь бродил по комнате, стуча клюкой, с виноватым выражением лица.