Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Спасибо, – равнодушно сказала Гера.

Мы попрощались и ушли.

На лестнице Щепа выругался.

– У неё был телефон в кармане кофты! Она наверняка записала весь разговор.

– Неважно, – ответил Никола Можайский. – Она уже с нами. Она художник, а художники – люди с фантазией, они живут в непрерывном духовном поиске. Страх пройдёт, останется восторг. Если бы я умел завидовать, я бы ей позавидовал, она теперь приобщена к великой тайне.

Небо уже светлело; на лице Николы появилось выражение озабоченности.

– Поторопимся, – приказал он. – Ты, Антип, вернёшься в Павлово и сразу же идёшь в РОВД. Что и как говорить – я тебя научу. А господин Щепа доставит меня в Можайск на своём замечательном джипе. Тут недалеко, сто двадцать километров всего. Заодно по пути поболтаем.

И Никола Можайский своей громадной ладонью сильно хлопнул недовольного Щепу по шее и рассмеялся, обнажив ровные зубы, и смех был беззаботный, даже хулиганский, заразительный, и мне сразу стало ясно, почему именно он стал архиепископом и Моисеем нашего племени: он в любой миг точно знал, куда вести заблудших и как подбодрить приунывших.

Напоследок он заставил Щепу остановиться возле банкомата и снять внушительную сумму, и все деньги отдал мне.

– Ты теперь у нас бездомный погорелец; пригодятся.

Потом я гнал на стонущей “Каравелле” по рассветной Москве; смог рассеялся, звёзды на синем небе бледнели и гасли; мне было легко, хорошо, дух мой пел; я улыбался своим мыслям.

Хорошо, когда есть лидер. Тот, кто проламывается башкой вперёд через беды и проблемы. Я вот – не лидер, и не хотел им быть никогда. Да и не нуждался: всегда один, как перст. Мне хватало узкого круга товарищей. Только теперь, когда жизнь прижала, оценил, каково это – слушаться, доверять и подчиняться. Здесь нет ничего от вульгарного рабства: раб подчиняется либо с ненавистью, под батогами, либо со слепой внушённой любовью; разумный же и свободный – подчиняется с холодной головой, рационально; так смертельно больной, страшась смерти, подчиняется врачу.

Никола Можайский оставил мне подробные инструкции.

Следуя им, я доехал до родных Чёрных Столбов и внимательно осмотрел своё пожарище.

Целым остался забор – не считая дыры для проезда пожарной машины, – и колодец. Правда, с него уже украли и ведро, и цепь.

Вокруг дома сильно натоптали. Обгоревшие металлические предметы – детали столярных машин, топорища, напильники, стамески, посуда – были свалены в кучу. Отдельно лежал газовый баллон с разорванным боком. Всё смердело сажей, гарью. Внутри чёрных стен – полностью выгоревший пол, рухнувшие балки перекрытия и огромная яма: тут работали серьёзно, вынимая прах, искали тело погибшего, меня искали. Дошли до конца, до каменного пола, и даже тайник расчистили. Я представил: человек пять орудовали ломами и лопатами, в облаках чёрного пепла, в очках, в респираторах, чтобы не дышать отравой. А наверху, не подходя близко к вонючей яме, ждали полицейские: вдруг отыщется тело или какая-нибудь интересная улика. Может, оперативник Застыров тоже ждал.

Я подкинул им хлопот, да.

Сходил в лес, нашёл место, где закопали статую Параскевы: никаких чужих следов, тайник в целости. Обрадовался злорадно: не там искали, уважаемые граждане сыщики, плохо сработали; почему не осмотрели территорию, метров на сто вокруг?

Ничего не взял с пожарища – ничего там не осталось: сгорели святые образа, книги, компьютер, сгорели всякие разные мелочи, вроде любимой зажигалки “Зиппо”, и моё единственное оружие – шабер с наточенным остриём – тоже сгинул где-то в кучах золы. Сгорели документы, свидетельство о рождении (поддельное), свидетельство собственности на дом и земельный участок (подлинные). Осталось одно: перекрестить погибший в огне дом, повернуться к нему спиной и забыть.

Если бы я захотел жить здесь дальше – пришлось бы нанимать бригаду чернорабочих, чтобы разобрали остатки стен, что-то вывезли в мусор, что-то закопали, худо-бедно разровняли площадку под ноль и засыпали песком, чтоб частично убить запах гари. Есть и специальные химические растворы, способные гасить ядовитую вонищу. Но запах продержится долго: надо ждать год. Вся работа по расчистке пожарища и рекультивации обойдётся в большие деньги. А новый дом надо ставить в другом месте, рядом.

Ещё неизвестно, буду ли я ставить новый дом. Вообще ничего неизвестно.

Известно, что я теперь пребываю в жалком, но для всех понятном статусе погорельца.

Ещё известно, что меня подозревают в преступлениях. И, возможно, меня ждёт тюрьма. А там, в тюрьме, мне будет очень трудно скрыть свой секрет. Он раскроется при первой же попытке снять отпечатки пальцев, при первом же врачебном осмотре.

Нужно приободриться, попросить сил у Создателя и шагать дальше, никуда не сворачивая.

“Это не первый твой пожар, – сказал я себе, – и не второй, и не третий. Читарь, по его словам, горел десять раз. Если живёшь в деревянной вселенной – привыкаешь к пожарам, деваться некуда. Так японцы привыкают к цунами, американцы – к торнадо, землетрясениям и регулярным президентским выборам, индонезийцы – к наводнениям, русские – к войнам и экономическим кризисам. Каждый народ сожительствует со своей бедой”.

В городе оставил машину на бесплатной стоянке возле популярного торгового центра “Меридиан”. Документы и ключи завернул в тряпку и спрятал под сиденье, дверь захлопнул, но на замок не закрыл. При неудачном стечении обстоятельств “Каравеллу” заберёт Читарь или кто-нибудь другой из моих деревянных соплеменников; так или иначе, машина не пропадёт.

В том же торговом центре прошёлся по магазинам, купил спортивный костюм “Адидас”, объёмистую спортивную сумку, высокие беговые кроссовки, смену белья, полотенце, полный набор туалетных принадлежностей, включая мыло в пластиковой мыльнице, и “валюту”: блок сигарет с фильтром, десять коробков спичек, три пачки чёрного чая, три плитки шоколада. В туалете переоделся, рубаху, брюки, ботинки запихал в пакет для мусора и на выходе опустил в помойный бак.

Отягощённый поклажей, пешком, в сильном волнении, явился на проходную управления внутренних дел.

Сунул паспорт дежурному:

– Антип Ильин. Мне сказали, меня ищут.

Дежурный равнодушно полистал паспорт, позвонил по телефону, велел ждать.

Спустя четверть часа со второго этажа, грохоча ботинками, спустился оперативник Застыров. Держался откровенно враждебно – но я на его месте вёл бы себя так же.

Я встал ему навстречу.

– За мной, – сухо сказал Застыров.

На втором этаже он ввёл меня в неуютный кабинет, заставленный разнокалиберной дешёвой мебелью, с решёткой на окне; на двух столах из четырёх громоздились монбланы картонных папок с документами.