Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Велел сесть. Сам тоже сел, напротив, локтями ударив столешницу.

– Значит, ты живой?

– Как видишь, – скромно сказал я.

– И где тебя носило?

– Уезжал.

– Куда?

– В Можайск. Совершал паломничество.

– Что за паломничество?

– Ты же знаешь, я верующий. Я постоянно езжу по монастырям. Раз в год – обязательно. Запиши адрес. Можайск, улица Герасимова, дом один. Лужецкий Богородицерождественский Ферапонтов мужской монастырь.

Застыров не стал ничего писать, смотрел на меня, как на кучу навоза.

– То есть, когда твой дом горел, тебя там не было?

– Конечно, нет, я же вот он, перед тобой сижу.

– Ещё пока не сидишь, – холодно произнёс Застыров. – Но сидеть будешь, не сомневайся. Когда ты уехал?

Я назвал дату и время. Рассказал, как добрался до Москвы, а оттуда на пригородной электричке до Можайска. Билеты не сохранил, конечно. Зачем хранить билеты, я же не командировочный.

Застыров, разумеется, не верил ни единому моему слову.

– На пожарище был?

– Да, – ответил я. – Вернулся, а дома нет. Куча пепла, и яма выкопана, как будто что-то искали.

– Искали, – кивнул Застыров. – Кости твои искали. Я даже слезу пустил, думал, ты – всё. Но вышло гораздо интереснее. Под домом нашли подвал, хорошо оборудованный. Я бы сказал – очень серьёзный подвал! А в подвале – четыре канистры из-под бензина. Пожар начался именно оттуда, из подвала.

– Были канистры, – сказал я. – Только не с бензином. С олифой. Я же с деревом работаю, как без олифы? Что, вообще, тебя удивляет? Подвал? А картошку где хранить?

– Всё удивляет! – резко, громко ответил Застыров. – Антип, я тебя спрошу. Это ты ограбил историка Петра Ворошилова?

– А зачем мне его грабить? – Я тоже повысил голос. – Сам подумай! Зачем грабить, если я вот этими руками за два дня вырежу любую деревянную голову? Хочешь – твою сделаю?

– Ты мою голову не трогай, – угрюмо сказал Застыров. – И имей в виду, я правду узнаю по-любому. По-любому! – повторил он басом. – Допустим, тебя не было в доме. Тогда кто его поджёг?

– Не знаю. Может, баллон с газом взорвался. Либо другой вариант: я забыл погасить лампаду. Она у меня всё время горит, если я дома. Ухожу – тушу. А в этот раз забыл. Это может случиться с каждым.

– Лампада, значит, – сказал Застыров. – Ладно, допустим, была лампада. А эти твои канистры с олифой – они сами собой открылись? Все четыре?

– Не знаю. Ещё раз тебе говорю, меня там не было. Согласен, нарушил правила, хранил в доме горючие жидкости. Но я – столяр, вокруг меня везде ацетон, лаки, всё огнеопасное, и у меня голова есть, и она соображает, потому что если бы не соображала – я бы сгорел давным-давно. И газовый баллон, кстати, у меня стоял вне дома, с наружной стены, в железном шкафу, как положено.

– Короче, – сказал Застыров, – историка ты не грабил, и свой дом не поджигал.

– Так точно, – ответил я. – Всю жизнь жил в этом доме. Зачем мне его поджигать? Куда мне теперь деваться?

– Страховка от пожара – была?

– Нет.

Застыров повернулся на стуле, зазвенел ключами, открыл сейф, вытащил из него пластиковый пакет, из пакета – мой аудиоплеер.

– Твоё?

– Моё.

– Сделано целиком из дерева. И даже диск деревянный.

– И что в этом такого?

Застыров посмотрел на меня с жалостью и тревогой.

– Ничего, Антип. Всё нормально. Машину зачем угнал?

– Какую, – спросил я, – машину?

– “Daewoo Matiz”. Серого цвета. Угнал с автозаправки. Ударил заправщика по голове.

– Не знаю эту машину, не знаю заправщика, ничего не угонял.

– В этой машине нашли пепел и золу. Уже отправили на экспертизу. Более того, браток: и ты тоже поедешь на экспертизу! – Застыров выразительно покрутил пальцем у виска. – Деньги у тебя есть?

– А сколько надо? – спросил я.

– Мудило! – крикнул Застыров. – Мне не надо! Тебе – надо! Адвоката тебе надо! За грабёж с проникновением в жилище – до семи лет! За поджог – до пяти лет! За угон автотранспорта с применением насилия – до семи лет! А главное – причинение тяжкого вреда здоровью, повлёкшее смерть потерпевшего, там пятнашка, Антип! Пятнашка! Давай, принимай решение! Расскажи всё, сейчас, и я тебе помогу! Как земляку и бывшему другу! Ты же не говно, Антип! Ты не бандит, не наркоша, ты – трудовой человек, директор фабрики поклялся, что ты у него лучший работник! Грамоты почётные имеешь! Соберём на тебя характеристики, чистосердечно признаешься, загладишь ущерб… Лет пять дадут, на зоне не пропадёшь, рабочие руки везде нужны… Трёшку отсидишь – и вернёшься. И, может быть, – Застыров нехорошо улыбнулся, – я даже снова буду с тобой общаться.

Я молчал, – начал уставать от разговора. Хотя Никола Можайский предупредил: надо набраться терпения.

– Ты же дочери профессора признался, – добавил Застыров спокойнее. – Будет очная ставка, она подтвердит.

– Соврал, – ответил я. – Пьяный был. Она пришла, вопросы стала задавать, ну я ей и наплёл, чтоб отвязалась. Представь: сидишь дома, стакан накатил, делами своими занят, и вдруг приходит посторонний человек – и начинает наезжать. По морде не дашь, всё-таки молодая девушка. Вот я сдуру и ляпнул, мол, это я всё сделал, а теперь – до свидания…

– Ладно, – процедил Застыров. – Одно скажу тебе: ты, земеля, врать совсем не умеешь. Сейчас у нас был разговор, так сказать, по-хорошему. Следующий будет уже по-плохому. Мне не нравится, как ты себя ведёшь, но я пока терплю, даю шанс одуматься. Но если будешь упираться рогом – я, дружок, превращусь в совсем другого человека. Я сделаю всё, чтоб тебе дали по максимуму! Лет двенадцать!

– Не ругайся, Олег Сергеевич, – сказал я. – Всё-таки я к тебе сам пришёл. А в монастыре меня братия видела, они подтвердят, что я прожил там три ночи. Починял забор на подворье.

– Хватит, – оборвал меня Застыров. – Братия, тоже мне. Разговор окончен. Паспорт давай.

Я отдал ему паспорт, он бегло его пролистал, убрал в ящик стола, потянулся к телефону.

Через пять минут за мной пришли два сержанта с автоматами, профессионально равнодушные, и очень живые в этом равнодушии, – вывели в коридор, там обыскали, поставив лицом к стене, и сумку тоже перетрясли до дна.

Отвели на первый этаж; я предположил, что меня посадят в клетку, в “обезьянник”, – но не посадили, сразу повлекли в полутёмный коридор и втолкнули в камеру изолятора временного содержания.

С облегчением я обнаружил, что в камере никого нет. Хотя Никола Можайский особо предупредил: обязательно будет сосед, и непростой, а подсадной осведомитель, разговаривать с ним можно только на общие темы, о погоде и о политике.

Но камера была пуста, пахла дезинфекцией.

Стены выкрашены в серо-голубой, так называемый шаровый цвет, повсеместно используемый на военном флоте, – здесь, вдали от морей и океанов, в сугубо сухопутных обстоятельствах, этот цвет поднимал настроение, освежал, мне казалось, что я не в казённой кутузке, а в отсеке подводной лодки, – сейчас скомандуют погружение, и я уйду на глубину.