Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Дом и мастерская сгорели дотла. Погибла и статуя Иоанна Предтечи, восстановленная с таким трудом. Если бы я умел плакать, я бы в ту ночь разрыдался. Дом и пилорама меня не волновали. Сколько таких домов и мастерских я обрёл и потерял за сотни лет? А вот свою работу, скульптуру из сибирской лиственницы, – её мечтал оплакать. То ли себя жалел, то ли усилий своей души и своих рук, то ли результата, то ли всего вместе, – жалел, стоном стонал, воем выл. Грудь себе хотел разодрать – но как, ежели она деревянная?

Стыдно признаться: потом помышлял отомстить, найти поджигателей, руки переломать, пальцы разбить. Но одумался. Какой из меня мститель?

Те кожаные, деловые, все нашли свой конец: кто от пули, кто от ножа, кто от передоза, кто на машине разбился, кто без вести пропал. А главный и самый яростный, тот, кто метал в мои окна бутылки с горючкой, – умер в тюрьме от туберкулёза. Судьба – женщина изобретательная, да.

С тех пор никакого своего бизнеса не учреждал, работал только по найму, пролетарием.

Без воспоминаний – кто я такой?

Давлю педаль, “Каравелла” летит сквозь ночь, позади меня – женщина из красного дерева, найденная и воссозданная с большими трудами и чудом спасённая из огня.

Иная женщина в собственного ребёнка вкладывает меньше сил, чем я вложил в скульптуру Параскевы.

В Москву не заезжал, объехал кругом, по кольцевой дороге, ошибся в повороте, заплутал в развязках, дал кругаля в тридцать километров, но, в конце концов, вышел на нужный прямик, и через полтора часа был в Можайске.

Здесь в условленном месте меня встретил Читарь – хромающий, опирающийся на полированную трость, гладко причёсанный и весёлый.

– Жизнь налаживается, братик, – бодро сообщил он мне, забравшись в кабину. – Мой дом в Криулино менты не тронули, даже не входили, – только в окна посмотрели и ушли. Библиотека вся в целости, так мне передали. Здесь езжай прямо, а тут – налево… Никола создал нам все условия… Здесь не гони, будет свёрток на грунтовку… Запомни адрес: улица Поселковая, дом 35. Тут обоснуемся: оставим и фигуру, и машину. Потом ты поедешь в Москву.

При ближайшем рассмотрении я понял, что его бод- рость – наигранная; дух сильно угнетён, глаза потухшие.

– Погоди, – сказал я. – Сначала я посмотрю твою спину.

– Не надо, – торопливо ответил Читарь. – Со спиной всё хорошо. Её замазали левкасом, сразу легче стало.

– А Параскева? – спросил я.

– Никола сказал – займёшься позже. Здесь она в безопасности. Всё будет хорошо, не волнуйся. На территории Можайска Никола абсолютно всесилен. И полиция, и администрация – всё в его руке.

– Как девочка?

Читарь засмеялся.

– Дуняшка? Она в порядке. Я уже купил ей смартфон. Сейчас она увлечена социальной сетью “ТикТок”.

Я кивнул.

– Добро. Что мне надо сделать в Москве?

– В Москве, – ответил Читарь, – найдёшь Отщепенца, нарядишься красиво, пойдёте вдвоём на поминки Ворошилова. У вас будут приглашения от его дочери. Оглядишься, всё разузнаешь. Никола сказал – ты должен вытащить второго истукана. Никола сказал – это твоя задача. У Ворошилова в доме было двое наших. Голова Параскевы – и второй, святой Дионисий. Дочь Ворошилова передаст в дар институту портрет отца, его архивы – и Дионисия. Ты его осмотришь, составишь мнение и прикинешь, как вызволить.

– Ясно, – сказал я, – Дионисий, значит. Но воровать и грабить больше не буду.

– Конечно, – ответил Читарь, – конечно, братик! Не надо грабить, зачем? Забудь про это. Просто выясни, кто теперь владелец и как к нему подойти. Мы выкупим изделие.

– Изделие! – повторил я, и перекатил слово во рту, меж языком и губами. – Изделие! Хорошо звучит. Почему мы раньше их так не называли?

Платяной шкаф Щепы произвёл на меня огромное впечатление. Вдоль этого шкафа можно было гулять. Наверное, две сотни пиджаков, рубах и пальто висели, сжатые плотно, издавая запах парфюма.

– Открылась бездна, звёзд полна, – сказал я.

– Стихи, что ли? – спросил Щепа. – Стихи я люблю. Стихи клиенткам нравятся. Но лучше так: “Среди миров, в мерцании светил, одной звезды я повторяю имя…”

Я потянул наугад первый попавшийся тёмный пиджак, однако Щепа ударил меня по руке.

– Не лезь! Я сам. Ты в этом не разбираешься. Мы, конечно, можем одеться как звёзды, но это будет неправильно. Не та ситуация.

– А какая у нас ситуация?

– Такая, что одеться надо круто, но скромно. Незачем привлекать лишнее внимание.

– Надо чёрное, – сказал я. – Это же будет вечер памяти.

– Тоже верно, – похвалил Щепа. – Но без перебора. Мы же не похоронные агенты.

Он долго рылся в тряпках. Я терпеливо ждал.

– Вот это тебе в самый раз. А вот это – мне.

– А почему, – спросил я, – мне синие джинсы, а тебе – чёрные брюки?

– Потому что ты – кондовая деревенщина, это у тебя на роже написано. А я весёлый, расслабленный житель мегаполиса. И вообще, не лезь с вопросами. Я и так тебе одолжение делаю.

Одежда пришлась мне впору.

– Красиво, – сказал я, глядя в зеркало. – Но всё равно что-то не то.

– Всё то, – ответил Щепа. – Ты просто не умеешь это носить. Пиджак 500 долларов стоит, а ботинки 400. Ты за такие деньги удавишься, вместе со своим корефаном Читарем. И не стой столбом. Одну руку сунь в карман, вторую держи чуть на отлёте, как будто в ней сигарета или бокал. Походи, подвигайся, привыкни. И улыбайся.

– Тут в кармане платок, – сказал я.

– Разумеется, – сказал Щепа. – А ты думал, там стамеска будет лежать? И наждачная бумажка?

– Кстати, про наждачную бумагу. Надо нам спины друг у друга пошабрить.

– Сам себя пошабри, – с отвращением ответил Щепа. – У меня шлифмашинка есть, с длинной ручкой. Обхожусь самостоятельно.

Я понаблюдал, как он изучает себя в зеркале, то отходя дальше, то поворачиваясь, хмурясь, дирижёрскими движениями поправляя лацканы пиджака.

– Вообще, – сказал он, – если хочешь знать, ты безнадёжен. Триста лет в рванине ходил – вот и дальше ходи. Лишний раз убеждаюсь, что был прав, когда от вас сбежал. Не умеете вы жить, чурбаны дубовые.

– А чего ж ты теперь нам помогаешь? – спросил я. – Раньше вроде на три буквы посылал.

– Я и сейчас посылаю, – хладнокровно ответил Щепа. – Только не вслух. И помогаю я не вам. Я помогаю Можайскому. Он дядя влиятельный, с возможностями, с ним дружить выгодно. А насчёт себя ты не заблуждайся. Я тебе не друг. Запомни.

Не сумев совладать с внезапным приступом гнева и отвращения, я в один шаг сблизился с ним, схватил за горло, прижал к стене.

От неожиданности его челюсть прыгнула, зубы щёлкнули громко, звонко.

– Мне твоя дружба тоже не нужна, – сказал я. – Главное, не забудь, что это я тебя собрал. Из десяти разных кусков. – Свободной рукой я ткнул его в грудь. – Вот сюда ударю – и ты развалишься на две части. – Ткнул в живот. – А если вот сюда – то на четыре. Ты мой Голем, а я твой Франкенштейн.