Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

– Отпускай, – разрешил Читарь, и сам разжал захват, отшагнул. И я тоже.

Истукан беспорядочно замахал руками, затем поднял голову и сел. Глянул на нас яркими синими глазами. Читарь немедленно перекрестил его и выкрикнул:

– Се, скиния Божия с человеки, и вселится с ними! И тии людие Его будут, и сам Бог будет с ними Бог их! Се, нова вся творю! Ис то Онома ту Патрос кэ ту Иу кэ ту Агиу Пневматос! Встань и иди!

Истукан встал.

– Говорить можешь? – спросил его Читарь.

Истукан помедлил и произнёс:

– Зачем?

Голос здоровый, сильный.

– Что “зачем”?

– Зачем… говорить? – прохрипел истукан, глядя исподлобья. – Зачем… я тут? Зачем… вы это со мной сделали?

Он поднял руки и посмотрел на свои ладони. Его лицо исказилось гневом.

– Зачем я такой?!

Прожёг нас обоих взглядом, оттолкнул стол, заорал:

– Зачем я такой? Чтоб вы сдохли! Чтоб вы сдохли!

Шатаясь, бросился мимо нас, лоснящийся от жира, вышиб дверь; выбежал вон.

Читарь вздохнул.

– Напугался? – спросил меня.

– Да, – ответил я. – Очень.

– Ничего, – сказал Читарь. – Он вернётся.

Памятный вечер начинался в семь, мы подъехали минута в минуту, я собрался было выходить, но Щепа остановил меня.

– Посидим, подождём. Вовремя только лохи приходят.

– Ладно, – сказал я. – А какой вообще у нас план?

– План простой, – ответил Щепа. – Ты молчишь в тряпочку и слушаешься. Ты на тусовках не бываешь, а я – каждую неделю. Расслабься, улыбайся и от меня не отходи. Мы, конечно, будем похожи на двух педиков, но так даже лучше. В широком смысле мы такие и есть.

– Да ну, – сказал я. – Что-то я такого за собой не замечал.

Щепа улыбнулся, повернул к себе зеркало заднего вида и провёл ладонью по гладко зачёсанным волосам.

– Но мы же меньшинство, брат, – весело сообщил он. – Это же элементарно. Мы – типичное меньшинство, minority. Как чёрные в Америке. Как гомосексуалисты и лесбиянки. Как представители малых народов. Теоретически мы можем хоть завтра совершить каминг-аут: открыться большинству и заявить, что у нас есть такие же права, как у всех. Тёмные, отсталые слои населения будут считать нас монстрами, но граждане либеральных взглядов встанут на нашу сторону все как один. Мы можем потребовать, чтобы нас избирали в органы управления, и даже снимали в кино, наравне с живыми смертными. Геи тоже раньше прятались, а сейчас никто не считает их особенными. То же самое будет и с нами. Я, кстати, говорил это всё Можайскому. Но он – за старую схему. Сначала, мол, давайте поднимем всех, пересчитаем по головам, а уж потом выйдем.

– А твои клиентки? – спросил я. – Они знают, кто ты такой?

– Нет, – небрежно ответил Щепа. – Им всё равно. Это обыкновенные богатые старухи, у большинства из них нет фантазии. Всё есть: деньги, мужья, – а вот этого нет. Если я им скажу, что я деревянный, и одновременно живой, – они просто не поймут.

– Тогда интимный вопрос, – сказал я. – Как ты им объясняешь, что из тебя не изливается семя?

– Особенность организма, – ответил Щепа. – Так я говорю. Многие, кстати, расстраиваются. Любят его вкус. Но, в общем, работе это не мешает.

Слушая его, я рассматривал машины возле входа в здание. Фиолетовый автомобильчик Геры стоял у самого крыльца. Заметил свежую вмятину на двери и почему-то решил, что эта вмятина прямо связана с событиями последних дней, с нами связана. Появление истуканов не прошло для дочери Ворошилова даром. Она, конечно, шокирована, всё как в тумане, голова не соображает, – вот и попала в аварию в какой-нибудь дурацкой, пустяковой ситуации.

“А что будет с людьми, когда мы выйдем к ним? – подумал я. – Тут вмятин на железных дверцах будет недостаточно. Вмятина образуется в коллективном сознании, и немалая”.

С другой стороны крыльца металлическими заборами была выгорожена парковка для сильных мира сего. Там стояли в ряд аж четыре тёмных, жирно поблёскивающих вельможных кареты, а на моих глазах подкатила и пятая; выскочивший охранник поторопился отодвинуть секцию ограды, пропуская карету в привилегированное пространство, а затем появился и сам вельможа – щуплый, тонконогий, в очках, с прижатым к уху телефоном; охранник угодливо придержал дверь, пропуская его внутрь.

– Пошли, – скомандовал Щепа.

Нельзя сказать, чтоб федеральный институт искусствоведения процветал. По цоколю фасада шли трещины, края ступеней крыльца искрошились, да и охранник, встретивший нас у рамки металлоискателя, тоже вблизи выглядел непрезентабельно: лохматый, с красным от насморка носом.

Мы назвали наши фамилии. Он сверился со списком – недлинным, на двух листах – и предложил подняться по лестнице.

Сверху доносился шум голосов и звуки фортепьяно.

– От меня не отходи, – прошептал Отщепенец.

– Да понял я.

Наверху открылся зал, окна зашторены бархатом, вдоль стен – столы под белыми скатертями, тесные шеренги наполненных бокалов; гостей – с полсотни, видно, что люди отборные, половина – старцы в благородно поношенном вельвете и твиде, с академическими брылями и лохмами; сбоку тянет сырым сквознячком из-за развевающейся портьеры – там выход на балкон, для желающих покурить и освежиться. Много благоуханных женщин на каблуках, но все старше сорока; впрочем, нет, одна есть, молодая, прекрасная – Гера Ворошилова, в глухом чёрном платье, с ниткой жемчуга и жемчужными же серьгами; я наткнулся на её напряжённый блестящий взгляд, как на острие меча. Вспомнил, что мой опытный собрат рекомендовал мне улыбаться, – и улыбнулся. Не знаю, получилось или нет.

Она подошла, кивнула.

– Привет.

– Добрый вечер, – сказал Щепа, изящно изгибаясь.

– Вы, наверное, не пьёте?

– Всё делаем, – бодро ответил Щепа. – Пьём, курим, поём и танцуем.

– Боюсь, что танцев не будет, – вежливо сказала Гера. – Это вечер памяти папы. Если хотите, можете потанцевать, – но никто не поймёт.

– Твой папа, – ответил Щепа, изгибаясь в другую сторону, – был весёлый, жизнерадостный человек. Он бы понял мою шутку.

– Я тоже поняла. Пойдёмте, я познакомлю вас с Еленой Константиновной.

– Не сейчас, – быстро сказал Щепа. – С твоего позволения, мы познакомимся сами. Ты, пожалуйста, не обращай на нас внимания. Мы ребята скромные, мы обедни не испортим. Ты нас пригласила – спасибо, дальше мы разберёмся.

Гера молча развернулась и ушла. Мне показалось: она надеялась, что мы не придём. Но мы пришли – и слегка осложнили ей задачу. Вечер намечался как нечто приятное, благородное, – а тут возникают ухмыльчивые чудовища из параллельной реальности.

Отщепенец оказался прав: Елену Константиновну нельзя было не заметить.

У дальней – напротив входа – стены возвышались два больших, в рост человека, предмета, таинственно скрытых под чёрными покрывалами, а возле прохаживалась женщина, в изысканно скромном, свободно ниспадающем хитоне, разумеется, тоже чёрном, платиновая блондинка без возраста, без украшений – и, разумеется, без проблем. Тот или иной гость подходил – она улыбалась большим ртом, в одной руке держа полупустой бокал.