Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Ливень ослаб, облака разошлись. В стёкла ударило солнце.

– Папа, – сказала Дуняшка, – ты не волнуйся. Я всё понимаю.

Подбежала и обняла меня. От неё шёл жар – настоящий, человеческий.

Я не понимал, кто она такая. Объяснения архиепископа Николая – о том, что она есть ребёнок, рождённый моим творческим усилием, – меня не удовлетворяли.

Я ловил себя на том, что боюсь её.

– Не потеряй ключи, – велел я. – И не балуйтесь ни с огнём, ни с водой. Не сожгите квартиру, не залейте соседей. Телефон держи при себе, и чтоб был включен. Я буду звонить трижды в день. Твоя задача – не создать мне проблем. Ты ребёнок, я – взрослый, у меня – свои проблемы, не подкидывай мне лишних проблем, пожалуйста.

Ночевал в Москве на вокзале, коротал время, уткнувшись в экранчик телефона, шарил по соцсетям, рассматривал фотографии картин Геры Ворошиловой, понимал: она такая же, как я: сосредоточена на созидании, принадлежит не себе – своему делу. Художник Ворошилова оказалась весьма плодовита для своих лет: создала десятки полотен, в том числе два автопортрета; оба, кстати, мне не понравились. Я видел её иначе. Она была молода и не всё про себя знала.

Впрочем, я мог ошибаться.

На первой утренней электричке поехал в Можайск.

“Каравелла” стояла у ворот базы, и на вид была в порядке. Ворота оказались заперты изнутри, пришлось долго стучать. Мне открыл Щепа. Я не ожидал его увидеть и замер, подозревая неладное.

– Наконец-то, – раздражённо сказал Щепа. – Одного тебя ждём.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– То же, что и ты, – ответил Щепа. – Позвали.

Если это засада, сломаю его первого, подумал я и вошёл.

Сначала увидел джип Щепы, в закрытом помещении казавшийся громадным, как танк.

Под потолком громко ворковал и хлопал крыльями голубь.

Затем из полумрака появился Читарь – шёл с трудом, подволакивая ногу, опираясь на трость, сильно перекосившись на бок. Улыбался радостно и виновато.

– Тебе нельзя ходить, – сказал я ему.

– Уже можно, – ответил за него Щепа, с угрюмым сарказмом. – У него в голове дырка, палец пролезает.

Я подбежал, осторожно погладил брата по плечу – он продолжал улыбаться – и зашёл ему за спину. Увидел: трещина стала вдвое шире и дотянулась до затылка.

– Это… она… – произнёс Читарь с трудом. – Она… ударила.

– Параскева?

– Она… не Параскева.

– Тише, – озабоченно сказал Щепа. – Услышит, опять орать начнёт.

Голубь перелетел из одного угла в другой.

– Не шевелись, – сказал я Читарю. – Сейчас найду лампу, посмотрю. Что чувствуешь?

– Ничего, – ответил Читарь. – Губы… онемели… И вижу плохо… Читать не могу…

– Лампы, кстати, нет, – сообщил Щепа, – она там всё разгромила.

– Сбегай в магазин, – сказал я ему. – Купи лампу.

– Пошёл ты, – ответил Щепа. – Сам сбегай. Зачем тебе лампа, тут и так видно? Он уже – всё.

– Не надо… лампу, – сипло выдохнул Читарь. – Время… дорого… Пойдёмте… к ней.

– Не двигайся! – приказал я.

Он не послушался, заковылял к железной двери. За моей спиной громыхнуло, я обернулся, увидел в руке Щепы длинный ржавый лом.

– Ты первый, – сказал он. – Ключ там, у стенки на полу лежит.

Я подошёл к двери, прислушался.

– Когда она… восстала, – прошептал Читарь, – с ней… трясучка… сделалась… Сильно кричала… Меня… ударила, я упал… Стала… всё крушить… Я выскочил… Дверь запер… Она… долбилась в дверь… потом в окно… Я думал… она решётку выбьет… и убежит… До ночи кричала и буянила… Ночью пришёл Никола… Он с ней… поговорил… без ме- ня… Я за дверью ждал… Он вышел… и сказал, что она – Мокошь… Велел… держать её под замком… Он сказал… она успокоится… когда придут… все, кто её поднял… Ты… И он…

Щепа переложил лом в другую руку.

– Твою мать, – сказал он. – Я говорил, вы доиграетесь. Вы подняли языческого идола.

– Ладно, – сказал я. – Если набросится, свяжем её. Вдвоём справимся. Она не выбила ни дверь, ни решётку – значит, не такая сильная.

– Нет, – ответил Щепа, – лично я вязать её не буду, сразу башку снесу. Мы все христиане, зачем нам языческое чудище?

– Ого, – сказал я. – Вспомнил, что ты христианин?

– А что, нет?

Спорить мне не хотелось, гадать и медлить – тоже.

Велел Читарю отойди в сторону, открыл замок и распахнул дверь.

Она стояла сразу за дверью, я оказался с ней почти лицом к лицу и наткнулся на её прямой взгляд; едва удержался, чтобы не отскочить. Она, скорее всего, слышала всю нашу перепалку. Она молчала и не шевелилась, мы тоже. Только голубь, сидя на потолочной балке, разговаривал сам с собой и скрёбся когтями.

Присмотревшись, я испугался и всё-таки сделал шаг назад: она была точной копией Дуняшки – тот же прямой нос и огромные, ярко-синие глаза под полукруглыми бровями, и густые тёмно-русые волосы, и плечи, чуть узкие для такого роста. Тут же успокоился: не было никакого наваждения. Всё просто: Дуняшка – её версия, я создал голову девочки в подобие головы Параскевы.

Она держала руки за спиной. Одета в простой сарафан, белый в мелкие голубые цветы – кто ей принёс этот сарафан? Наверное, Никола. А может быть, Читарь заранее подготовил. Он не первый раз поднимал женщин.

А дух её – о, то был сладкий и жирный дым, как будто от горения плоти, как будто убитый скифский вождь пылал в погребальном костре, а вместе с ним его жёны, его лошади и собаки.

– Не бойся, – сказала она мне.

Голос сильный, низкий, но исходящий как будто со стороны.

Она шагнула вперёд и вынула руки из-за спины: в левой руке – моток толстой бесцветной шерстяной пряжи; пальцы правой руки тут же ухватили конец нитки и вытянули.

Наматывая нить на палец, она посмотрела на Читаря, на Щепу, на голубя под потолком и улыбнулась нам всем четверым, включая и голубя.

– Хорошо, что ты пришёл, тать, – сказала она мне.

– Почему ты называешь меня “тать”? – спросил я.

– А кто ты? – спросила она. – Ты украл мою голову. И ещё многое другое украл. Твоя судьба – Недоля.

– Моя судьба при мне, – сказал я.

Она презрительно засмеялась.

– Моя судьба, – продолжил я громче, – восстанавливать деревянные тела. Твоё тело тоже восстановил я. Помни об этом.

– Так я тебя не просила.

Читарь сделал два шага вперёд.

– Так говорят… многие, – надсадно произнёс он. – Мы… возвращаем их… а они – кричат и буянят… Так же… делают и младенцы… Они… родятся без спроса… по воле отцов и матерей. А теперь… скажи… как нам тебя называть.

– Мара, – сказала она.

– Мара? – переспросил я. – Это твоё имя?

– Это не имя. Это ипостась. Я могла бы вернуться в другой ипостаси. Но вы вернули меня через татьбу. Особенно ты преуспел в татьбе. Но и ты, – она повернулась к Читарю, – такой же. Тебе давали книги, а ты их воровал.