Оскар Мюриэл - Темные искусства

— Разумеется! — ответил отец, стряхивая пепел на папки и перелистывая страницы. — Когда будете рассказывать о событиях тринадцатого числа, говорите то же, что и в шерифском суде. Вы помните, что тогда говорили?

— Я же не идиотка.

— Ничего не приукрашивайте и не увлекайтесь подробностями. Не рассказывайте того, о чем вас не спросили. Ни в коем случае не оправдывайте свои «темные искусства», или как там вы их называете. И тебя это тоже касается, — указал он сигарой на Макгрея. — Твои идиотские фантазии, высказанные вслух, — последнее, что нам сейчас нужно.

— Ох, да кем вы, черт возьми…

— Побереги свое зловонное дыхание, — перебил его отец громовым голосом. — Даже если бы мне было не наплевать, я не владею вашим шотландским патуа [16] Региональный диалект. .

— Да какого ?…

— Еще раз повысишь на меня голос, и я уйду, а ты будешь сам, черт тебя побери, разбираться со всей этой убогой заварухой! Мы друг друга поняли?

Девятипалый сжал кулаки. Ему пришлось трижды глубоко вдохнуть, чтобы утвердительно угукнуть.

— Прошу прощения, что ?

Макгрей покраснел, как кусок железа в горниле.

— Да…

Отец сверкнул глазами в его сторону, чтобы подчеркнуть, на чьей стороне преимущество, и продолжил:

— Далее, что касается судей: это особенные создания. Они понимают, что ваша жизнь в их руках, и получают удовольствие от этой власти, поэтому мы не хотим их огорчать. Если вам велят говорить — вы говорите, если велят танцевать — вы спрашиваете, под какую мелодию. Как и на любом заседании суда, время здесь играет большую роль; суд, вероятно, выслушает сегодня еще с полдюжины дел — но, конечно, не столь резонансных, как ваше. Лишних слов не тратьте и не повторяйтесь, иначе судья потеряет терпение. К счастью, ваше дело слушается первым, так что маловероятно, что судья отправит вас на виселицу, потому что проголодался и торопится на ланч. И еще кое-что. Я сумел добиться, чтобы за вас поручилась одна с виду уважаемая персона. Старуха, которую все вы зовете леди Гласс.

— Вы что сделали? — вскричала Катерина.

Девятипалый был потрясен. Заикаясь, он не сразу сумел разборчиво выговорить:

— Как… как у вас получилось?

— Отец оформлял для нее кое-какие приобретения в Лондоне, — сказал я.

— О-о, — тут же понял Макгрей.

Отец продолжил:

— Мое, скажем так, соглашение с данной леди подразумевает, что в обмен на ее помощь я буду хранить молчание о ее деятельности и душевнобольном сыне. Я не стану упоминать об этом в своих вопросах к ней, но вы должны об этом знать. Вам что-нибудь прояснить, мадам?

— Да. А что с этим гадом?

— С кем?

— В смысле, Пратт, — сказал Макгрей. — Она имеет в виду прокурора.

— О, ясно. — Отец закрыл папку с документами. — Готовьтесь. Судя по тому, что мне рассказал Иэн, у него, похоже, есть туз в рукаве. А теперь, мадам… — Он переплел пальцы, опустил подбородок и бросил на Катерину тот же пронизывающий взгляд, которого я привык опасаться еще с детства, — тот, что за секунду мог заставить меня признаться в убийстве. — Есть ли что-нибудь еще, о чем нам следует знать? Если есть, то сейчас самое время нам об этом поведать.

Катерина, однако, продолжала молчать, с тем же тревожным выражением, какое мы уже наблюдали на ее лице перед слушанием в шерифском суде.

— Что бы вы нам ни рассказали, я все равно буду вас защищать, — настаивал отец, но Катерина только крепче сжала губы, словно пытаясь их склеить. — Что ж, прекрасно. Тогда нам, пожалуй, пора. Не стоит опаздывать на собственный суд.

Кебам пришлось нелегко: дороги были в лужах, лошади упрямились, а пешеходы сломя голову перебегали улицы, спасаясь от шторма. Я знал, что Эдинбург — не залитое солнцем идиллическое местечко, но тем утром, когда со всех сторон, куда ни глянь, было мутно и темно, город казался неприветливым чужаком, здания — еще более мрачными, воздух — спертым, а люди вокруг — озлобленными.

Почти сорок минут понадобилось нам, чтобы проделать путь длиной в милю до здания Парламента, и я вздохнул с облегчением, когда наконец увидел на фоне бушующего неба очертания потемневшего шпиля собора Святого Жиля.

Как и следовало ожидать, нас сразу же узнали. Толпы зевак здесь не было, но даже прохожие осыпали нас проклятиями, пока кебы огибали здание. Когда экипажи остановились у заднего входа, я набрал воздуха, прежде чем открыл дверь. Едва я это сделал, как в кеб ворвались струи ливня, и мои зонт и пальто оказались совершенно бесполезны перед натиском стихии.

Пока мы бежали к дверям, Макгрей прикрывал Катерину своим пальто. Когда до входа оставалось уже меньше ярда, двое безмозглых детин подскочили к нам и нарочно обрызгали нас грязью. Больше всего досталось Мэри — ее платье было испачкано до колен.

— Проклятье, вот за это я и ненавижу шотландцев! — гремел отец, пока мы в жалком виде шагали по коридорам, оставляя на мраморных полах след из потеков воды и грязи.

Катерину дожидались двое рослых констеблей, готовые заковать ее в наручники.

— Мы будем рядом, дорогуша, — сказал ей Макгрей, нежно сжав ее руки, как только констебли защелкнули оковы. — В первом ряду.

На миг глаза Катерины застили слезы. Она сморгнула их, подняла повыше нос и отвела назад плечи.

— Спасибо тебе, Адольфус.

Расставшись с ней, мы спешно направились в зал суда. Уже на подходе к нему мы слышали шум толпы, гудевшей, словно гигантский улей.

Коренастый офицер полиции открыл нам двери, и я вдохнул поглубже.

Вид зал заседаний Высокого суда юстициариев имел впечатляющий — все в нем было призвано устрашать: сводчатый потолок, по которому перекатывалось эхо, роскошная лепнина, темные деревянные панели на стенах и в особенности на трибуне для судей, поднятой настолько высоко, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в их власти.

Стоило нам войти, как зал превратился в бедлам. Нисходящие ряды для публики представляли собой сплошную массу галдящих людей, и как только они нас увидели — вернее, как только узнали Девятипалого, — на нас обрушился шквал свиста и грубейших оскорблений.

Без критики в нашу сторону обошелся лишь первый ряд. Почти полностью его занимали женщины, наряженные в свои лучшие платья, некоторые из них в ожидании суда развлекали себя рукоделием. Для них сие мероприятие было все равно что визит в театр — только бесплатное и куда более увлекательное.

Я заметил Джонни, слугу Катерины, который, проталкиваясь сквозь ряды с большим подносом пирожков с мясом, продавал их по шесть пенсов за штуку. То, что люди были готовы платить за них такую нелепую сумму, поразило меня куда сильнее, чем само его здесь присутствие.

Пристав провел нас на предназначенные для адвокатов и свидетелей места, которые располагались сразу за скамьей для подсудимых. Там уже сидел юный и все такой же изнуренный доктор Рид. Он приветствовал нас молчаливым кивком.