Иван Погонин - Хищники [сборник]

А против полицмейстера, кроме показаний Могилевской, вообще никаких улик не было, поэтому следователь вызвал его на допрос ни как обвиняемого, а как свидетеля. Полковник прикатил на Литейный в полной парадной форме, при шашке и орденах. Вёл он себя тактично, вопросы выслушивал внимательно, не перебивая, отвечал кратко, исключительно по существу дела.

— Я действительно в минувшем феврале получил некое письмо с угрозами и требованиями денег. Бояться мне было абсолютно нечего, поэтому я нашёл клеветника и поступил с ним по закону — сообщил о его поступке господину столичному градоначальнику, подчинённым которого клеветник оказался. За дальнейшей судьбой господина Серикова я не следил, но знал по слухам, что он был уволен от службы. О какой-либо мести с моей стороны не могло быть и речи!

Услыхав про показания бандерши, полковник потребовал очной ставки. Мадам Могилевская незамедлительно была приведена из «шпалерки» по висячему коридору в здание окружного суда. Увидев в камере следователя [65] краснолицего, пышущего здоровьем Шарафова в мундире с эполетами, важно облокотившегося на шашку, Эстер Янкелевна чуть не грохнулась в обморок. Она тут же отказалась от прежних своих показаний, заявив, что оговорила честнейшего человека из зависти и вредности своего характера. Оснований для предъявления полицмейстеру обвинений не было. Узнав об этом Том пожевал губами и сказал, что прокурорский надзор пойдёт другим путём.

Филиппов недоумевал:

— Выходит, градоначальник с самого начала знал, что Сериков шантажировал Шарафова?!!

Это было так важно, что начальник сыскной решился прямо спросить об этом Клейгельса.

Его превосходительство поправил бакенбарды и предложил надворному советнику сесть:

— Ничего я не знал, Владимир Гаврилович, — по имени отчеству начальника сыскной генерал назвал впервые. — Не был у меня Шарафов и ни о каких подмётных письмах не докладывал. Всё он врёт.

— Так это же превосходно, ваше превосходительство! — Филиппов вскочил. — Позвольте попросить господина судебного следователя прибыть к вам в назначенное вами время для составления вашего формального допроса?

— Не позволю. А если следователь меня всё-таки допросит, сошлюсь на то, что запамятовал о причинах увольнения околоточного — мало ли я их увольняю, всех не упомнить.

Филиппов ошарашенно вытаращил на начальника глаза.

— Я уволил Серикова за то, что его сестра сожительствует с товарищем прокурора Томом. Об этом мне рассказал Евграф Николаевич Гусев, а ему доложил всезнающий его секретарь, этот, как его…

— Обеняков, — подсказал начальник сыскного отделения.

— Да. Гусев сказал, что Сериков с Томом на дружеской ноге и докладывает прокурорскому обо всём, что творится в полиции. Эдакий прокурорский филёр в моём ведомстве. Понимаете? Теперь стало совершенно ясно, что сделать это Обенякова научил Шарафов. Ну не могу, не могу я опровергать слова полицмейстера, иначе он поссорит меня со всем прокурорским надзором. Начнутся всяческие придирки, косые взгляды, это же и на вашей службе скажется. Сейчас они много на что глаза закрывают, а коли перестанут — беды не миновать. А этому Шарафову его лихоимство с рук не сойдёт, несмотря на защиту Макарова, уж вы мне поверьте, я не понаслышке знаю.

Эпилог

Котов был приговорён румынским судом к девяти годам заключения. Следователь по особо важным делам Санкт-Петербургской окружного суда статский советник Черенцов допрашивал его в Яссах, но к сознанию склонить не сумел. Гайдук признался только в том, что ему и другим членам его банды за мзду помогал помощник пристава Зильберт, с которыми бандиты расплачивались как деньгами, так и похищенными вещами. Зильберт вину свою полностью отрицал, но, когда у него при обыске нашли похищенный у предводителя дворянства ковёр эмира Бухарского, раскололся.

В 1912 году Котов был передан русским властям, судился Кишинёвским и столичным окружными судами и в 1913 году поехал отбывать бессрочную каторгу в Восточную Сибирь, откуда успешно бежал перед самым началом Мировой войны.

В ноябре 1916 года Котов вновь был арестован за ряд разбойных нападений и приговорён военным судом к смертной казни. Командующий Юго-Западным фронтом, в чьей власти находилось утверждение приговора, делать этого не стал, подарив налётчику и убийце ещё двадцать с лишним лет жизни. Потом случилась революция, вскоре — ещё одна. Григорий Иванович стал командиром Красной армии и окончил свои дни на полигоне «Коммунарка» лишь в 1938 году.

Чиновник для поручений ясской криминальной полиции Михаил Николаевич Зимун тоже сделал блестящую карьеру. Через год он переместился в кресло помощника начальника КриПо, потом стал её начальником. Его таланты и способности были замечены и в 1924 году Михаил Николаевич возглавил знаменитую «Сигуранцу» — секретную разведывательную службу румынской армии, вскоре признанную одной из лучших в Европе. На этом посту Зимун не столько боролся «со славяно-большевистским засильем», сколько зарабатывал капитал на интригах спецслужб иностранных государств, боровшихся за политическое влияние в Румынии. Но… В 1940 году в стране произошёл государственный переворот, Зимун, известный личной преданностью королю, был немедленно арестован и через несколько месяцев казнён.

Супруга Хаджи-Македони добилась перевозки тела мужа на родину, истратив на это предприятие почти все свои небольшие сбережения. По ходатайству бессарабского губернатора князя Урусова семье убитого станового пристава была назначена усиленная пенсия.

Клейгельс, возвращая драгоценности князю Попеску, ни словом не обмолвился об участии его дочери в ограблении. Богдан Васильевич так до конца жизни ничего про это не узнал. Возвращение семейных сокровищ настолько обескуражило Фиалку, что она заболела и несколько дней провела в нервной горячке. Отец приписал это тонкостям устройства девичьей души. Прибыв в Бессарабию на вакации и прочитав местные газеты, Виолета Богдановна с удивлением узнала, что человеком, известным ей как корнет Дунка, был хотинский становой пристав. Она долго ломала голову над всеми этими загадочными обстоятельствами, но так ничего и не поняла.

Извозчик Попов так и не был разыскан. Могилевская в убийстве Серикова была оправдана, а за ограбление британского подданного Байрона получила всего год арестного дома. К бессрочной каторге Чешина суд прибавил ещё десять лет, и горбач [66] вернулся на Сахалин. Набатов отделался восемью годами. Присяжные заседатели вопрос о его виновности обсуждали четыре часа, судьбу сыскного надзирателя решил один голос [67].

Еженедельная газета «Право» писала в 1904 году: «Шарафов начал полицейскую службу в Москве, в апреле 1887 года и занимал сначала должность помощника участкового пристава, а вскоре был произведён в приставы. Однако в 1892 году он был уволен от службы, как «первый взяточник между приставами» (такую характеристику дал ему московский обер-полицмейстер полковник Власовский). Но без дела отставной пристав маялся недолго, уже через месяц после оставления службы в Москве, 17-го сентября 1892 года был определён в штат петербургской полиции и затем назначен старшим помощником пристава 2-го участка Нарвской части. В январе 1894 г. он был уволен и от этой должности. Причиной увольнения послужил доказанный случай лихоимства. В 1897 году кронштадтский военный губернатор вице-адмирала Казнаков послал в столичное градоначальство запрос о служебной деятельности Шарафова и о причине его отставки, и получил ответ, что пристав уволен согласно прошению «по домашним обстоятельствам». Вскоре состоялось назначение Шарафова на должность кронштадтского полицмейстера. Впоследствии, когда судебный следователь выразил удивление по поводу такой аттестации, ему ответили, что в градоначальстве посчитали неудобным дать Шарафову «волчий паспорт».