Антонио Гарридо - Скриба

– Ты слышишь меня? Это я, Тереза.

Горгиас приоткрыл гноящиеся глаза, но было ясно, что он ничего не видит. Затем он поднял дрожащую руку, дотронулся до лица склонившегося над ним плачущего ангела и тогда, похоже, узнал.

– Дочка? – пробормотал он.

Девушка почувствовала, что его единственная рука тоже горит.

Она протерла ему лоб грязной водой из кувшина, он что-то прошептал и попытался улыбнуться.

Тереза поклялась, что скоро его освободят; рассказала о Рутгарде и племянниках – четырех шалунах, которых он обожал; выдумала, будто Алкуин пообещал со всеми почестями вернуть его на работу, а Ценон – вылечить раны. Понимая, что жизнь покидает его, девушка разрыдалась.

– Маленькая моя, – еле слышно произнес Горгиас.

Тереза сжала его руку, пригладила разлохмаченные волосы, и отец слабым пожатием поблагодарил ее. Вдруг он страшно закашлялся и в момент просветления вспомнил о документе Константина, спрятанном за балкой в бывшем бараке для рабов на шахте. Он столько трудился над ним… Нужно рассказать о нем дочери, но слова застревали в горле. Взгляд его затуманился.

– Где мои книги? Почему ты не принесла чернила? – неожиданно воскликнул он.

Девушка поняла, что началась агония.

– Они здесь, всё, как ты любишь, – сказала она, гладя его по морщинистым щекам.

Горгиас оглянулся, и вдруг лицо его просветлело, словно он действительно их увидел. Потом он сжал дочери руку.

– Писать – это прекрасно, правда?

– Конечно, отец.

Тут кисть его ослабела, он последний раз вздохнул и умер.

Терезе помогли вылезти двое мужчин, поскольку сама она была не в состоянии. Затем с помощью веревки подняли тело Горгиаса и, словно мешок с фасолью, перетащили на кухню. Пока его обряжали, одна из служанок приготовила для девушки отвар шалфея, но она, не успев попробовать, тут же всё разлила. Вокруг нее собирались какие-то люди, которые беззастенчиво шушукались, не обращая внимания на ее страдания. Вскоре собачий лай возвестил о прибытии Уилфреда. Тереза быстро утерла слезы и, почувствовав на своем лице горячее дыхание животных, встала.

– Он умер? – без тени сострадания спросил граф.

Поджав губы, девушка ненавидящим взглядом смерила этого уродца, который, казалось, наслаждался переполнявшей ее горечью. Из уважения к отцу она предпочла бы сносить все молча, однако один из псов ткнулся мордой в труп и начал облизывать его. Этого Тереза стерпеть не могла – она повернулась и ударила пса ногой, так что звук разнесся по всей кухне. Пес оскалился, но Уилфред, ухмыляясь, удержал его.

– Осторожнее, девочка, жизнь этих четвероногих я ценю больше, чем многих двуногих.

Тереза вскипела, но сдержалась. Она бы с удовольствием отвесила ему пощечину, если бы не была уверена, что псы растерзают ее. Граф только посмеялся над ее негодованием.

– Отведите-ка ее в темницу, – приказал он, мгновенно изменившись в лице.

Не успела Тереза опомниться, как двое стражников уже волокли ее к подземным камерам. Девушка пыталась добиться объяснений, однако они не только не слушали ее, но еще и палкой ударили, чтобы она быстрее спускалась. Когда лестницу убрали, Тереза огляделась. Помещение было высотой примерно с трех мужчин, вставших на плечи друг друга, поэтому о побеге нечего было и думать. Вскоре наверху показались собачьи морды, а потом и лицо их хозяина.

– Вот что я тебе скажу, девочка. Мне искренне жаль твоего отца, но не нужно было угрожать Алкуину и тем более похищать у него пергамент.

– Какой пергамент? Я ничего у него не похищала, – в изумлении ответила Тереза.

– Ладно, как хочешь, но предупреждаю: если к утру не сознаешься, тебя обвинят в краже и богохульстве, будут пытать и сожгут на костре.

– Калека проклятый! Повторяю, я ничего у него не брала! – закричала она и запустила в отверстие пустой миской, которая, ударившись о стену, упала обратно.

Уилфред ничего не ответил, хлестнул собак и исчез из вида.

Убедившись, что он не собирается возвращаться, Тереза легла на то место, где совсем недавно умирал ее отец. Мысли путались, но ей было не важно, обвинят ли ее и в чем именно. Она ведь вернулась в Вюрцбург из-за Горгиаса, она боролась за него, даже осмелилась бросить вызов самому Алкуину, однако теперь, после его смерти, ей было на всё наплевать. Девушка вытянулась на соломе, которая впилась в нее сотнями холодных иголок, и горько заплакала. Всхлипывая, она думала, на каком кладбище ее похоронят.

Будь проклят этот документ! Из-за него погибли Генсерик, Корне, юный стражник, чье имя было ей неизвестно, кормилица… И наконец, Горгиас – отец, за которого любая дочь, не задумываясь, отдала бы жизнь. Горе ее было безутешно, а тут еще холод, быстро превративший ее в ледышку.

Примерно посреди ночи в щеку ей попал камешек. Тереза подумала, он отвалился от края ямы, однако второй, угодивший в ногу, заставил ее стряхнуть остатки сна. Девушка подняла голову, но никого не увидела. Наконец она заметила, что камешки летят сквозь зарешеченное отверстие со стороны конюшен, через которое яму набивают снегом. Тереза прислушалась – кто-то звал ее.

– Да? – тихонько откликнулась она.

– Это я, Исам, – раздалось издалека. – Как ты там?

Появившееся наверху лицо караульного заставило ее броситься на солому и закрыть глаза. Слава Богу, он быстро отошел, и Тереза снова встала, подняла камешек и бросила в отверстие.

– Послушай, – снова раздался голос Исама, – тут много стражи, но я все равно вытащу тебя оттуда, не сомневайся.

Она думала, Исам еще что-нибудь скажет, но он, по-видимому, ушел.

Больше Тереза не смогла уснуть и лежала с открытыми глазами, пока петухи не возвестили начало нового дня. Слабый свет стал сочиться через отверстие для снега, словно напоминая, что за ним – ее единственная надежда, и девушка долго смотрела туда в ожидании, вдруг появится Исам, однако чуда не произошло. Тут она заметила на скалистой стене какие-то значки, напоминающие здания, и вспомнила, что в тот день, когда сюда приходил Ценон, их не было. Ей показалось, изображения не случайно выстроены в горизонтальную линию, напоминающую балку под крышей. Вскоре в камеру спустили деревянную лестницу, и двое стражников велели ей выходить. Наверху ей вставили кляп, завязали глаза, связали руки и повели через кухню, которую Тереза опознала по запаху свежеиспеченного хлеба и яблочного пирога, и внутренний двор с его пронзительным утренним холодом туда, где ее ждал Уилфред. Она поняла это по рычанию собак, готовых разорвать ее. Вдруг по спине с силой ударили гибким прутом и затем принялись хлестать без устали, спрашивая, где пергамент, хотя она на каждый вопрос отвечала, что не знает. Наконец ее мучителям, видимо, это надоело.