Александр Трапезников - Язык его пропавшей жены

— Ну, кончил? — грубовато спросил Гаршин.

— Почти. В работах, посвящённых чаромутию, — а других у Лукашевича почти и нет — он вывел основные положения и законы чаромутия и разобрал в подтверждение десятки тысяч слов. В отличие от тех, кто строит свои воззрения на том, что человеческий язык произошёл от бубнения и бормотания обезьян, Лукашевич рассматривал изменения и превращения языков в первую очередь как искажение Первобытного. Искажённые языки искажались и далее, в том числе смешивались с другими искажёнными, и возникали всё более удалённые от Первобытного языки. От Праязыка. …Праславянский язык, предок русского и других славянских языков, был наименее искаженным, языком первого и второго образования. Чаромутие вызывалось тщеславием жрецов, изобретавших новые языки и раскалывающих единство народа, а также злобой и стяжательством воинствующих поработителей, более мягко и современно — колонизаторов и цивилизаторов, от нашествия которых страдал в первую очередь Язык. И если смешение языков пошло от чрезмерной гордости человека, выразившейся в строительстве Вавилонской Башни под руководством жрецов, то стоит задуматься, к чему приведет происходящее сейчас новое строительство или восстановление некогда разрушенной Промыслом Божиим Пирамиды, и сопутствующее её насаждение универсального языка. Мертвого и плоского языка, исключительно подходящего для примитивного калейдоскопического мышления добровольных рабов-зомби, для торговли и обмена информацией, для управления Пирамидой через лишенные смысла биты и байты.

— Обезьяний мир, — задумчиво произнес Иван.

— Да, мир, где строится новая Вавилонская башня. Чтобы уничтожить народ — нужно уничтожить или исказить его язык. Язык лежит в основе мышления, в основе любой мало-мальски сознательной деятельности. А потому в основе всех и любых возможных парадигм, концепций, теорий, моделей, которые, сколько ни разрабатывай их искусственный язык, никогда не могут выйти за рамки Языка, за рамки построенного на человеческом языке мировоззрения, за рамки смысла слов. Выражая мировоззрение, язык всегда был главным и незримым орудием, а как разум народов становился первой жертвой всех войн. Если не искажено мировоззрение, если человек различает правду и ложь и может огласить своё понимание соответствующим словом и делом — то завоевать народ невозможно. Его можно только уничтожить физически. Что сейчас и пытаются проделать с Россией. Именно поэтому поработителям так важно доказать, что славянские языки появились совсем недавно что история славян — коротка и бесславна, что свет цивилизации принесен темным варварам прогрессивным Западом, истоком наук и искусств, мерилом истины. Точнее, не доказать — этого они сделать не могут, а скрыть обратное. И это тоже нейролингвистика. Её тайные законы и правила.

— Стало быть, вы там «свой среди чужих»? — спросила Марина.

— Ну, примерно так. Разведчик в стане врагов. Не все на Руси караси… Но именно поэтому Лукашевич был объявлен сумасшедшим. А то, что его работы до сих пор скрываются, — вернейший показатель как продажности жрецов от науки, так и того, что он был на верном пути. Лукашевич развил и серьезно обосновал свое открытие, которое наносит сильнейший удар по нелепому, но общепринятому взгляду на историю и язык.

На этой ноте у Вадима зазвонил сотовый телефон. Юрист поспешно подключился к абоненту. А выслушав, сказал:

— Спасибо, мама. Жду домой.

Потом оглядел присутствующих и сообщил:

— Ваша Ирина Штамп там больше не проживает. Уехала неизвестно куда еще тринадцать лет назад, после смерти мужа.

— Любопытно, — ограничился коротким словом Гаршин.

— А мне вот что странно, — произнес Велемир Радомирович. — Тринадцать лет назад в Кармадонском ущелье погибла моя жена, и в это же время умирает муж ее сестры. А сама она исчезает с горизонта.

— Пора ехать в Юрьевец, — заключил следователь. — Время не ждет.

Возвращаясь от Ферапонтова в гостиницу, Велемир размышлял о том, что перед ним теперь четко обозначились три задачи, три цели. Первая, многолетняя — поиски Праязыка человечества, его тайны, а значит, и мистического Центра Х. Вторая — загадка его погибшей, пропавшей без вести жены, ее неожиданное послание «с того света». Что это за потусторонний «язык», на котором она вдруг решила с ним пообщаться? Язык мертвых? И третья, появившаяся только что, внезапно: это тайна Иерусалимской иконы монаха Корнилия, о которой рассказал, вернее, лишь намекнул Матвей Яковлевич. И которая укрывается где-то здесь, в Юрьевце.

За нейролингвистом плелись Альма и Черемисинов, но последний вскоре отстал и где-то затерялся. Собаки же своих не бросают. На фоне человечества они настоящие люди. «Вернусь в Москву, сразу же позвоню Гаршину, — решил Велемир. — Только он способен взять след и бежать по нему до тех пор, пока не вцепится в ногу злодея». А кто злодей-то? На этот глупый вопрос он отвечать не стал. Отмахнулся. Даже если нет злодея, есть обстоятельства. Клубок тайн и противоречий, который необходимо распутать. Марк справится. А злодея можно и назначить. Да тут их пруд пруди, возьми любую собаку.

— Да, Альма? — спросил Велемир. Та виновато наклонила голову.

Он шел в гостиницу, а вышел на берег Волги. Ноги сами вынесли. Вдали, почти на середине реки виднелся небольшой островок, а на нем стоял деревянный крест. Что это там, могила? Тогда кого? Уж не супруга ли белой вдовы с кладбища, который здесь и утоп? Вспомнив об этой странной особе, Велемир подумал и о том, что нужно непременно сегодня же навестить ее. В ней тоже таится какая-то загадка, подлежащая дешифровке. И можно не ждать Гаршина, с которым он намеревался тотчас же встретиться в Москве. Если, конечно, сумеет вернуться.

Катя сказала, что этой белой вдове лет сорок. Но вот эти идиоты в бане говорили, что она — старуха. Неувязка. В глубине души Велемир почему-то отчаянно надеялся, что белая вдова, появившаяся здесь, в Юрьевце, десять лет назад, и которую тоже звали Лена, как и его погибшую жену, и которой было столько же лет, как и ей, — это одно и тоже лицо. Мысль совершенно безумная, но она раскаляла сердце. Наполняла его тоской, страхом и ожиданием. Да еще какой-то болезненной любовью.

— Сейчас же к ней и тронусь, — сказал Велемир, привыкнув уже в этом городке говорить вслух, находясь в полном одиночестве. — Тронусь умом, — добавил он, продолжая стоять на берегу и всматриваясь в крест на острове.

— А вот это и есть бывшая Кривоезерская пустынь, — услышал он позади себя женский голос. Оглянулся — Катя Рябцева. А ожидал отчего-то увидеть белую вдову. Или кого?..