Александр Трапезников - Язык его пропавшей жены

— Так, — подтвердила женщина-мать. — А вы его встретили? Где он?

— Вопросы здесь задаю я. Куда он отправился?

— Да, куда? — полюбопытствовала и Катерина. — Это всех в Юрьевце интересует. Был — и сплыл.

— Вниз по Волге, — добавил Велемир. — Так ведь и утонуть можно.

— Ой, типун вам обоим на язык! — всплеснула руками богатырша. И приготовилась зарыдать. Слабой оказалась в душевной конструкции, несмотря на огромные телеса.

— Успокойтесь, Елизавета Петровна, — смягчил тон дознаватель. — Я ведь не утверждаю, что он непременно утоп. Но может. Если вы нам не посодействуете.

— А что надо делать-то?

— Отвечать четко и ясно. Больше ничего. Где, куда, когда, сколько. Ну и далее, по списку. Попробуем смоделировать такую ситуацию. Я буду экстраполировать на вас некую схему, а вы покуда просто слушайте и наматывайте на ус.

Велемир обратил внимание, что у женщины действительно пробивались усы. Видно, с гипофизом не все в порядке. Бывает при гигантизме. Он встал и начал расхаживать по номеру.

— Допустим, что ваш муж уехал не месяц назад, а… Кстати, зачем?

— А я знаю? Сказал — надо. И ждать велел.

— Ловко! Вот подлец, пьет сейчас где-нибудь в соседней Кинешме горькую, все уже до трусов пропил, а ей ждать велел! И ведь ждет, дура-баба. Ну, как тебе это нравится? — обратился Велемир к Кате.

— Это у нас повсеместно распространено, — ответила она. — Ничего нового.

— Нового ничего, согласен, но как теперь этой суррогатной матери жить, и на какие шиши?

— Ей народ помогает, несет кой-чего помалу. А в гостинице так живет, задаром. Не гнать же на улицу?

— Да пошла бы хоть землю рыть, вон какая здоровущая. Хотя какую землю? Вся в Германию вывезена.

Тут Елизавета Петровна, наконец-то, зарыдала. Завыла просто в полный голос. Наверное, слышно было на краю Юрьевца. Но дети, как ни странно, не пробудились. Крепкий сон — залог здоровья. А может, привыкли к подобным звуковым сопровождениям. Как и другие жители городка.

Подождав, когда женщина успокоится, Велемир продолжил:

— Экстраполируем дальше. Предположим, что муж пропал не месяц, а десять лет назад. Более того. Погиб в авиакатастрофе. И все эти десять лет ты, Лиза, зная, что он разбился, продолжаешь сидеть в Юрьевце и ждать. Как велено. И вот, наконец-то, получаешь странную весточку. А там написано черным по белому: «Молодец, подожди еще немного, скоро буду. Твой любящий муж…» Как его звали-то, покойника?

Женщина вновь завыла. Тут уж и Альма подхватила. Но Велемир остановил их щелчком пальца, как гипнотизер.

— Плакать надо было раньше, когда замуж шла. А теперь я хочу понять, каковы будут твои действия? Первое. Сходишь с ума. Второе… Второе опять забыл. И третье. Берешь у инвалида пистоль, я знаю, он прячет где-то, с войны привез, и стреляешься. Мало того. Как Геббельс, уводишь за собой на тот свет еще и детей. Если у тебя есть четвертый вариант, говори. Только без мокроты.

— Саша жив, я верю, он не мог нас бросить, с ним просто что-то случилось, — сказала Елизавета Петровна. — Он попал в беду, а я буду ждать здесь.

— Ответ засчитывается, — произнес Велемир и встал. — О, русские женщины! В огне не тонут и в воде не горят. Мы уходим, а ты, Лиза, держись.

Выйдя из гостиницы, Велемир задумчиво поглядел на шумную компанию в скверике. Поманил пальцем Черемисинова.

— Куда теперь? — спросила Катерина.

Ответ последовал не сразу. До полночи было еще далеко.

— К Ферапонтову. Чего-то недоговорили. Надо кончать с этим.

— С кем? — услужливо спросил Черемисинов.

— С тобой тоже. Пошли.

Всю дорогу Велемир сосредоточенно молчал, обдумывая происшедшие события и оценивая свою собственную роль в них. Не проронили ни слова и его спутники. А когда добрались до флигеля директора школы и вошли внутрь, то кроме хозяина встретили там еще и молодого священника, с которым Велемир успел столь недружественно познакомиться утром.

— О! — радостно воскликнул Ферапонтов. — Проходите, проходите! А мы тут с отцом Владимиром о языке мира и языке церкви спорим. Вообще о языках. Я ведь, как уже говорил, язычник. Присоединяйтесь. Пока что к разговору, а к язычеству сами потом придете. Как все лингвисты.

— Не выйдет, — угрюмо ответил Велемир. Но присоединился, поскольку это «О!» отнес в первую очередь на свой счет. Да так оно на самом деле и было. С кем же тут еще Ферапонтову вести умные речи? Не с Черемисиновым же. А насчет «язычества» он, судя по всему, опять придуривается…

— Вот что я вам скажу, уважаемый Матвей Яковлевич, — продолжил прерванный разговор импозантный поп, который на появление гостей лишь недовольно поморщился. — Изучать язык и традиции Церкви означает быть готовым ко многим поразительным открытиям. Так, например, мы находим в творениях святителя Григория Богослова утверждение, что «Новаторы» — это «неразумное название предусмотрительных». Что оно означает? На первый раз не сразу и поймешь… А это высказывание, если вдуматься, своеобразный вызов, потому что ставит перед Церковью важные вопросы: «Что определяет нововведения?» и «Кто является новатором?» Многие православные сегодня могут не согласиться с Григорием Богословом, так как нововведения, как правило, считаются дерзостью и синонимом секуляризации. Да и сами отцы Церкви в свое время решили отказаться выражать догматы языком только Священного Писания и использовали другой язык.

«Умен, сучий потрох, не только за модой следит да по салонам красоты бегает», — подумал Велемир вслушиваясь в речь иерея.

— …А вот известный богослов Папафанасиу Афанасиос пишет, что опасность обмирщения действительно существует, но мы, тем не менее, не можем не признать тот факт, что Церковь сама обещает миру всеобъемлющую новизну: образование полностью нового тварного мира, его преображение через общение с Богом. Да ту же мысль можно найти и в книге Откровения. Следовательно, жизнь верующего — это не просто пассивное ожидание конца, но и активное участие в осуществлении Божьего замысла. Другими словами, Церковь в истории является предвосхищением и лабораторией этого эсхатологического конца. В этой лаборатории мир постепенно превращается в Тело Христово. Вы согласны?

— Продолжай, клирик, — снисходительно отозвался Ферапонтов.

— К четвертому веку Церковь давно покинула палестинскую колыбель и прочно обосновалась во всем Средиземноморье, неизбежно оказываясь лицом к лицу с господствующей в это время греко-римской культурой. Эта культура определяла способ жизни, стиль мышления и язык, который в значительной мере отличался от иудейского. Церковь оказалась перед решающим выбором: ограничиться иудейством или открыть себя всему миру. И она выбрала второе, открыв себя для других народов, и для этого использовала их язык и способ мышления. И этот выбор был далек от заигрывания с обыденностью. Это было историческим решением, основанным на самой природе Церкви… Чтобы понять взаимоотношения Церкви и мира, мы всегда должны помнить следующее. Церковь и мир не являются двумя онтологически, то есть по своей природе противоположными сущностями. Одно не сделано только из «священного» вещества, а другое — из «злого». В христианском видении весь мир без исключения — это творение Божие, и Бог — единственный Творец. Он призвал этот мир к бытию из ничего, и создал его для того, чтобы мир был причастником вечной и полной любви жизни.