Александр Трапезников - Язык его пропавшей жены

Велемир слушал их безмолвно, не проронив ни слова. Будто онемел. Но мысли бились в голове, как об прутья клетки. Невыносимые мысли.

— Но почему? — спросил он, наконец. — Что же у нас было плохо? Мы же были так счастливы…

Ответил Марк, посмотрев на Ирину, словно ища подтверждения своим словам:

— Как видишь, нет. Ей, оказывается, чего-то в этом твоем «счастье» не хватало.

— Правильно, — согласилась Ирина. — Ты, Веля, прости, слишком мало уделял внимания своей любимой жене. Да попросту игнорировал ее, когда занимался своим злосчастным делом. Поисками первобытного языка. Она сама мне столько раз жаловалась! Для тебя древность — это все, нейролингвистика — мать родная, а отец сущий — именно этот Праязык человечества. И живущие рядом с тобой люди — так, песчинки во времени. Не стоящие особого внимания. Даже Лена, когда ты с головой погружался в какой-нибудь Шумер или отправлялся к своим друзьям-венетам.

— Она права, — подтвердил Марк. — Я сам это замечал. Ищи причину всех своих проблем и несчастий в самом себе, тогда, глядишь, и проблем этих с несчастьями станет меньше. Ты сам упустил ее. Себя и вини.

Это было жестоко слышать, но Велемир и тут промолчал. А Ира продолжила «добивать»:

— Ты не понял язык своей жены. Отрезал его от себя. И он ушел в свободное плавание. Как народ, изгнанный со своей земли и ищущий новую родину.

— Образно сказано, — похвалил Марк и подбавил в костер «хвороста» от себя: — Ты же ничего не видишь вокруг, живешь в выдуманном тобой мире. А он ненастоящий.

— Ирреальный, — произнесла Ирина. — У него нет ни настоящего, ни будущего. Даже прошлое под сомнением. Все эти манускрипты, памятники, древние наречия… Да были ли они вообще?

— Одно слово: чаромутие, — кивнул Марк.

— Нет, — ответил, наконец, Велемир. И уверенным твердым голосом повторил: — Нет, вы ошибаетесь. Это ваш мир не настоящий. Ваш мир выдуманный. Еще со времен Ноя. Вы сами не хотите этого понять и признать. Он уже давно рушится, изменился, истончился, стал почти эфемерным и скоро исчезнет навсегда. А я, пока он не растаял окончательно, буду продолжать заниматься своим любимым делом. Несмотря ни на что. Так себе и запишите.

Наступила пауза в разговоре, тянувшаяся несколько минут.

— Ну что с него возьмешь? — в итоге развел руками Марк. — Его уже не переделать. Но, может быть, найдется какая-то другая женщина, которая хотя бы попробует это?

— Кто знает, — ответила Ирина. — Теперь он свободен.

— Да, я свободен, — согласился Велемир. — А лингвистика никогда не была мне путами, она только помогала жить. И теперь я совершу еще больше.

— Блажен, кто верует, — снова процитировал библейскую истину его друг. — Пришлешь мне записку, когда совершишь очередное открытие. А мы тебя дружно на Нобелевскую премию выдвинем.

— Ах, да! — вспомнил Велемир. — Записка. Как она очутилась первого июля на столе в моем номере? Кто ее писал и зачем?

— Ну, кто писал, это теперь понятно, все вопросы сняты, — ответил Марк. — Разумеется, сама Лена. А вот «как» и «зачем» пусть Ира разъяснит.

И она, несколько смущенно, начала:

— Это вышло совершенно глупо и случайно. Месяца два назад мы сидели с ней в одном парижском кафе. И она сказала: «Как же мне хочется вновь встретиться с Велей, увидеть его, поговорить, обнять, прижаться к плечу. Я без него скучаю». А потом говорит: «Ты же скоро в Москву отправляешься? Передай ему от меня крохотную записочку. Пусть он знает, что я жива. И все еще жду. И надеюсь, что он меня когда-нибудь простит». А после добавила: «Но передай ее как-нибудь инкогнито. А то и тебе на орехи достанется». Тут же и написала на бумажке. А когда я прилетела в Москву, то все думала, как же эту записку тебе подбросить? Несколько раз звонила, надеялась встретиться, но твой домашний телефон молчал. А сотового я не знала. И я поехала в Юрьевец. А тут — надо же! — оказалось, что ты и сам здесь. Я мельком увидела твое имя в регистрационной книге у администраторши. Но заявляться вот так неожиданно пред твои умные очи я не решилась. Тогда у меня созрел такой план. Я все равно уже передумала снимать номер в этой гостинице, решив найти другую. Поэтому просто подождала некоторое время, когда ты уйдешь, поднялась в твою комнату и положила записку на стол. Вот и все.

— «Все»! — с сарказмом повторил вслед за ней Марк. — Да ты знаешь, что из-за этой вашей злосчастной шутки, или как там ее называть, он чуть умом не тронулся? Уже и голоса с того света начал слышать, загробные тени мерещились. Меня с Иваном растеребил, а я всех своих сотрудников, бывших и нынешних, на уши поднял. А весь Владикавказ, наверное, от Родиона теперь просто шарахается. Вы чем со своей сестрой думали? Головой или… Не буду добавлять при нейролингвисте.

— Но мы же не предполагали, что все так обернется, — стала оправдываться Ирина. — Никто никаких треволнений или неприятностей не хотел. Все вышло спонтанно. И сама записка, и ее путешествие со мной в Юрьевец, и все остальное.

— А вы знаете, я даже рад, что получил это послание, — вступил вдруг в их диалог Велемир. — И еще больше рад, что Лена жива и здорова. Что она нашла наконец то, что хотела. А прочее — не важно. Я ее, конечно, прощу, но не встретимся мы с ней больше никогда.

С этими словами он встал и пошел к двери. А за ним тотчас же побежала и Альма. Велемир направлялся в номер к Ферапонтову. Хотел объясниться с ним напоследок. Постучав и не услышав ответа, он просто толкнул дверь плечом и вошел. Старик лежал на кровати лицом к стене, а плечи его вздрагивали. Велемир догадался, что Матвей Яковлевич плачет. И, наверное, уже довольно давно.

Он не стал ничего говорить, а просто сел на стул и стал ждать. Зачем мешать человеку изливать свои чувства? Но язычник уже осознал его присутствие в комнате и, не отворачиваясь от стены, спросил:

— Чего пришли?

— Так. Все-таки нас очень многое связывает.

— Это верно.

Матвей Яковлевич, наконец-то, повернулся к нему лицом, вытер ладонью слезящиеся глаза, затем встал с постели.

— Вы напоминаете меня в молодости. Такая же одержимость. Но тут главное, чтобы цели не были ложными. А бесы большие мастаки подбрасывать на пути идущего всякие ловушки.

— Это я знаю. Но не будем говорить о той западне, что вы мне устроили. Вы же не бес.

— А почему вы в этом так уверены?

— Матвей Яковлевич, да не стройте вы из себя некое инфернальное существо. Не тот у нас получается разговор. Я понимаю, что ваш ум и память настолько могучи, а знания и опыт столь велики, что вам место на какой-нибудь столичной университетской кафедре, а не в провинциальной школе. Где вы попросту растеряли свой талант. И от безвыходности ударились во все тяжкие, сами того не замечая. Постарайтесь собраться с силами и обратиться к истокам. Не мне вас учить, но иногда надо честно переосмыслить настоящее, чтобы вернуться в прошлое. И двигаться дальше, но уже по истинному пути.