Лариса Капелле - Велесова ночь

Сумрачный свет еле пробивался сквозь крошечные оконца мрачного полуподвального помещения. Много слухов ходило про дворцовые подвалы, но никто их толком не видывал, только иногда доносились из темного чрева крики и стоны приведенных на вопрос. Конечно, подвалам Большого приказа было далеко до инквизиторских, но пыточное искусство потихоньку стало проникать и в Московскую Русь, и признания под пытками стали считаться почти равными чистосердечным. Анне всегда становилось не по себе, когда ей приходилось бывать в этих кошмарных местах. Никак не могла привыкнуть, вот и сейчас тело стало бить немилосерной дрожью, словно опасность угрожала ей самой. Неимоверным усилием воли остановила поднимавшуюся в душе панику и сосредоточилась на сидящем перед ней человеком. По несколько растрепанному виду Мельникова было заметно, что пришел он сюда не по своей воле и уговаривать пришлось его долго. Правый глаз затек, верхняя губа была разорвана и руки немилосердно скручены за спиной. Но самое удивительное, что при всем при этом он был спокоен. Ни один мускул на лице подъячего не дрогнул при виде верховной боярыни. Даже его приветствие было издевательским.

– Чем обязан такой чести, боярыня?

– Вы сами прекрасно знаете и избавьте меня от вашей иронии. Мне, поверьте, никакого удовольствия ни вас видеть, ни делать, что я обязана, не доставляет! Разговор у нас не будет долгим, Иван, – пообещала Анна.

Он усмехнулся в ответ. Его самообладанию можно было только удивиться. Сидящий перед ней человек знал, что на допрос в Кремль привели его под охраной не зря и что, скорее всего, дела его плохи, но держался по-прежнему самоуверенно и хладнокровно.

– Давно я себе вопросы о вас стала задавать, Иван. И никак на них ответить не могла. Вот, например, вы – человек семи пядей во лбу, Лыков без вас как без рук, да только никакой личной выгоды ни в чем не ищете, живете скромно, в дьяки не метите, не высовываетесь, не так ли?

Мельников молчал.

– Не хотите отвечать? На этот раз мне про горшок и овощи не рассказываете?! Кстати, думаю, не зря многие ваши выражения напоминают латинские. Не часто мне приходилось видеть московских подъячих, которым известна латынь.

– Я говорил на латыни?! Вы уверены? – не без сарказма спросил подъячий.

– Не пытайтесь меня поймать на слове, но латынь вы знаете, в этом я уверена, и к католической вере имеете прямое отношение, но об этом позже…

Мужчина снова замолчал, а Анна после небольшой фразы продолжила.

– Вот я и задала себе вопрос, правда ли, что Иван Мельников – скромный человек, довольствующийся малым и пекущийся исключительно о благополучии собственного начальника? Весьма похвально и очень по-христиански! Правда, потом я все-таки была вынуждена задать себе вопрос: раз Иван Мельников такой добрый и самоотверженный, почему тогда с московских купцов три шкуры дерет, а новгородским и псковским благоволит, хотя в конце концов в ваших бумагах значится, что вы из Пскова. Наверное, землякам благоволите, хотя новгородцы тут совсем ни при чем. Тут про комнату, которую на постоялом дворе снимаете, узнала. И Варвара в этой комнатке бывала. Человек вы холостой, зачем вам комнатка? От жены скрываться не надо, если полюбовницу захотели к себе привести. Видите, сколько вопросов, маленьких, конечно, ничтожных, но все-таки непонятных! Может ответите, удовлетворите мое любопытство?

Мельников угрюмо молчал, Дорогомилов застыл каменным изваянием в углу, из низких оконец доносился гомон толпы, скрежет телег, ржание лошадей.

– Не хотите, Иван, тогда придется мне речь держать. Вы мне сказали, что комнатка была вам нужна, чтобы мзду с купцов снимать. Конечно, вы ничем не рисковали, Лыков подтвердил бы ваши свидания с купцами, хоть и не дело это – с купцов плату снимать, да только никто бы вас не осудил. Если всех, у кого рыльце в пушку, к суду привлекать, все чиновное сословие перевести можно! Только комнатка эта была не только и не столько для купцов, а служила она, чтобы гостей разных встречать и от любопытных глаз ваши встречи прятать. Зачем вам лишние свидетели? А так никто толком не знает, кто во двор входит, кто выходит, народу много, за всеми не уследишь, а хозяину завсегда заплатить можно. А другого никого постоянного нет, а из поденщиков если кто-то на кого-то наткнется, то не всегда нужный вопрос себе задаст.

– И каких же гостей я встречал, боярыня? – подобрался, словно перед прыжком, Мельников. Дорогомилов схватился за рукоятку сабли и наполовину вытащил ее из ножен, но Иван только глазами сверкнул и снова замер.

– Лазутчиков ваших, Иван. Вернее, не ваших, а великого князя литовского Казимира соглядатаев. Давно Федор Курицын знает, что литовцы наводнили Московскую Русь своими людьми, да только кто ими руководит, никто не ведал.

– У вас нет никаких доказательств, – лицо его стало еще жестче.

– А вы уверены, что они мне нужны? Мне достаточно собственных выводов. И началась все с того памятного посольства, что в июне 1472 года воеводой Дорогомиловым было отправлено в Литву. Тогда дворянский сын Сицкий пропал бесследно, а на обратном пути по странному стечению обстоятельств на посольство напали разбойники и убили боярина Прокопия Холмогорова, который был послан правду от Сицкого узнать. Помните ли вы это посольство?

– Как не помнить, только я в том посольством пятым колесом в телеге был. Да и потом, все это, возможно, и очень интересно, но какое я имею ко всему этому отношение? – усмехнулся подъячий.

– А такое, что именно вы доложили литовцам об открытии Сицкого, остальное было делом несложным. Сицкий особо не хоронился, он был уверен, что никому не известно о его двойной игре. Антип должен был передать грамоту Прокопию Холмогорову, который был единственным из присутствовавших тогда, посвященным в подробности миссии Сицкого. Но Сицкого убили, а Холмогоров погиб на обратном пути от рук разбойников. Поэтому даже подозрениями своими поделиться не смог. Виновного тогда не нашли, да и искать в чужом королевстве несподручно. Курицын с Дорогомиловым думали, что Прокопий рассказал о своей миссии походному другу дворянину Михаилу Степановичу Лыкову. И в начале я тоже пошла по ложному пути, все-таки знали они друг друга хорошо. Но Холмогоров был человеком острожным и особенно ни с кем не делился. Поэтому никто и не знал, что был в посольстве человек, которому боярин доверял больше всех остальных. Этим человеком были вы, Иван Еремеевич!

– Сказки, боярыня, рассказываете. Я в том посольстве в первый раз боярина Холмогорова встретил, – совершенно спокойно парировал Мельников.

Вместо ответа Анна развернула лежавший перед ней на столе свиток и начал читать

– А также бью челом за ближнего человека моего Мельникова Ивана сына Еремея, чтобы дали ему место в приказе нашем. Подмога мне он великая и только на него надеюся, муж он мудрый и храбрый, потому и упрашиваю вас назначить его писцом при мен… и так далее и тому подобное. Все читать, я думаю, не имеет смысла. Подписано: Прокопий Холмогоров… – она многозначительно замолчала, с удовлетворением отметила, как налились кровяной злобой глаза Мельникова, побелели костяшки на крепко сжатых кулаках. Он сделал было движение к ней. Но выкрученные за спиной руки дали знать острой болью. Мужчина застонал и откинулся назад.