Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— Ваши песни, Ида, разбудят в детских сердцах жажду свободы! Потомки вспомнят вас с благодарностью…

Ида вдруг прижалась к плечу Азефа и пролепетала:

— Благодарю, благодарю! У вас чуткое сердце и благородная душа.

Потом Женечка часа два читала свои рассказы из жизни крестьянских детей. Азеф уже жалел, что не ушел сразу, едва деньги опустил в карман. Он несколько раз засыпал, а один раз, кажется, малость всхрапнул, потому что, пробудившись, увидал направленные на него ожившие, повеселевшие лица.

Потом был отличный обед. Азеф пил дорогие французские вина.

Ида из Варшавы преподнесла Азефу большого формата книгу с картинками — «Ида Фабер. Родные песенки». Твердым размашистым почерком на титульном листе махнула: «Ивану Николаевичу — прогрессивному человеку, ценителю музыкальной культуры, с сердечным трепетом и восхищением…»

Азеф продолжал потешаться:

— Такая трогательная надпись! — Он прижал книгу к груди. — Этот шедевр станет моей настольной книгой до могильного исхода.

Ида растроганно отвечала:

— Жаль, если судьба нас разведет! — и прижалась к Азефу так, что тот ощутил ее небольшие груди.

В нем вдруг зашевелилось желание. Продолжая обнимать Иду, прикинул: «В одиннадцать вечера у меня встреча с Ратаевым в „Альпийской розе“ на Софийке. Сейчас половина шестого, вполне успею полежать на кушетке с этой музыкальной кикиморой». Сказал:

— Сударыня, разве нам сегодня надо разлучаться? Приглашаю вас на кофе.

— Куда? — Она смотрела на него глазами давно не удовлетворявшейся женщины.

— В Москве есть много прелестных уголков.

Ида согласно кивнула, и ее глаза засветились жаждой разврата.

Женечка наставляла гостей:

— Просьба, господа, расходиться конспиративно, через черный ход поодиночке и в разные стороны. — Игра в конспирацию девице казалась очень романтичной. Она обратилась к Азефу: — Иван Николаевич, вы, наверное, нынче скучали?

Азеф сгреб в объятия Женечку, задышал ей в ухо:

— Я буду, божественная, скучать только о вас. Каждый день, проведенный без вас, — мука беспрестанная.

Женечка вдруг спохватилась:

— Подождите минуту, у меня для вас еще кое-что есть!

Она удалилась в соседнюю комнату и тут же вернулась, держа в руках золотой перстень с агатом в обрамлении нескольких бриллиантов. Слабо улыбнулась:

— Я предчувствую близкую разлуку! Вспоминайте меня иногда. — И надела ему перстень на средний палец правой руки.

Азеф благодарил и еще раз заверил:

— Я очень буду скучать о вас, Женечка!

Азеф вышел на улицу. Возле подъезда уже ждала коляска, в ней сидела Ида. Азеф ткнул тростью извозчика в спину:

— Идол, гони на Софийку!

Коляска поднималась на Лубянскую гору, когда Азеф обнял Иду. Она вдруг на глазах всего этого уличного гама, среди пролеток, движущейся толпы на тротуарах вакхически подставила ему полуоткрытый рот, и он не удержался, долгим поцелуем присосался к нему.

Она засмеялась коротким смешком и в припадке начавшейся близости неосмотрительно призналась:

— Я видела, как Женечка вам передала пакет. Можно относительно этих денег сказать правду?

Азеф настороженно произнес:

— Что такое?

— Эти деньги мы, школьные учителя Варшавы, собирали для дела революции. Вносили вполне добровольно, от души. Кто сколько может, по силам. К примеру, наша гимназическая няня — она одинокая и с тремя детьми — два рубля внесла. Смешно?

Азеф буркнул:

— Ничего смешного тут нет! Человек последнее отдает ради светлого будущего своих детей.

Это напоминание о деньгах Азефу вмиг испортило настроение. Он почувствовал к Иде ненависть, озлобление, какое бывает к человеку, который застает нас за дурным делом.

Когда они поднимались по лестнице к конспиративному номеру, между ними как бы все было решено. Очутившись за закрытыми дверями, она сама поцеловала его, спросила:

— Мне раздеться?

Он по-деловому, словно готовилось совместное изучение трудов Карла Маркса, сухо сказал:

— Да, разденьтесь! — и, чтобы унизить ее, добавил: — У меня, к сожалению, очень мало времени…

Ида с удивлением посмотрела на него, но промолчала.

Он задвинул оконную портьеру, отбросил покрывало на широченной кровати. Неожиданно сказал:

— Кстати, на ваши деньги я приобрету взрывчатку. Только об этом не говорите вашим подругам.

Ида кивнула, торопливо стягивая с себя одежду и стаптывая ее на пол. Она восхитилась:

— Как у вас здесь роскошно.

Она обнажила худые бледные плечи, небольшие торчащие груди и длинное костлявое тело. Лишь на худых стройных ногах белели кружевные панталоны. Она уже стала ложиться под одеяло, как Азеф строгим голосом приказал:

— Это тоже снимите!

Она торопливо сдернула панталоны и закрутилась в одеяло. Спросила:

— А вы, Иван Николаевич, всегда тут живете? Это не накладно?

Азеф резко ответил:

— Ну, хватит, не разговоров ради сюда пришли, — и грубо овладел ею.

…Уже через полчаса, выпив в номере кофе, принесенный лакеем, он выпроваживал Иду и врал:

— Вы у Женечки остановились? Завтра я вам позвоню по телефону, и мы вместе погуляем по Кремлю. Хотите?

Она молча кивнула. С трудом сдерживая рыдания, спросила:

— Вы, Иван Николаевич, меня презираете?

Он выпучил глаза:

— За что? — и, поцеловав ее в холодную щеку, вывел в коридор.

Она уходила, ничего не сказав на прощание, лишь размазывая по щекам слезы. В ее мечтах любовь и близость были полны сказочной романтики, а тут: «У меня мало времени!» Ее каблучки громко стучали по паркету. Азеф подумал: «Какая-то психичка, как бы не повесилась!»

(Азеф словно провидел несчастное будущее Иды Фабер: на следующий год за хранение динамита ее сошлют в Вилюйск, где она, раздавленная черной меланхолией, влезет в петлю.)

Азеф, как обычно после амурных упражнений, захотел есть. По этой причине он отправился на первый этаж в ресторан. Тут его ждало новое приятное приключение.

Гостиница «Альпийская роза» считалась «немецкой», ибо в ней любили останавливаться прибывшие в старую столицу представители этого просвещенного народа. Азеф немецким языком владел отлично и при случае любил в нем упражняться.

Хозяйка гостиницы Михайлова умела поддерживать идеальную чистоту в номерах, и, к удовольствию приезжавших, здесь не водились ни клопы, ни тараканы, ни другие зловредные враги человечества.

Театральный разъезд еще не наступил, но зал был уже изрядно заполнен. Задок сцены украсили потрясающим новшеством — электрическими лампами, выложенными монограммой «АР», то есть «Альпийская роза».