Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Аргунов отмахнулся, нетрезво продолжал:

— Мамочка, не мешай! Мы обсуждаем вопросы, которые изменят историю человечества. Ты, женщина, слышишь? Че-ло-ве-чест-ва! — Вновь повернулся к Азефу: — Нет, дорогой вы наш Иван Николаевич, убивать надо, необходимо, массово, но… тщательно все продумав, кхх!

— А поймут ли нас потомки? Не заклеймят ли они нас, как убийц?

Подошел шашлычник, принес еще вина, с поклонами налил в бокалы и ушел. Только тогда Аргунов сказал:

— Потомки нас поймут и одобрят! На войне, видите ли, убивать рабочих и крестьян, переодетых в шинели и силком погнанных на бойню, можно. А тут — враги человечества, так почему нет? У меня, кхх, нет личной ненависти ни к Сипягину, ни к Плеве, ни даже к царю. Они все по-своему хорошие люди: добрые семьянины, детей своих любят, на фортепьяно Чайковского играют, скрипичными концертами Антонио Вивальди наслаждаются, Льва Толстого на ночь в постели читают, а царь, сказывают, Салтыковым-Щедриным увлекается. Бог в помощь! Но я хочу, я жажду их смерти, ибо они враги пролетариата, они — угнетатели и эксплуататоры. Давайте, господа, выпьем за победу пролетариата! Ура! — Бокал у него выпал из руки, покатился по земле.

Мария Евгеньевна не выдержала, поднялась и строго приказала мужу:

— Андрей, пошли домой!

Аргунов, не твердо держась на ногах, поплелся за огорченной супругой, бормоча:

— Мамочка, не сердись…

Азеф понял главное: Гершуни — диктатор, руками партии делает то, что считает для себя полезным. Вынул из жилетного кармашка часы: уже половина первого, а в час дня у Женечки Немчиновой литературные чтения! Он расплатился с шашлычником и направился вдоль пруда к Богородскому мосту: там можно было поймать извозчика.

Беспокоила мысль: «Была ли Немчинова у Ратаева? Как он встретил ее?»

К Немчиновой Азеф прибыл вовремя. Около дома филеров теперь не было. Гости успели лишь принять по рюмке-другой шоколадного ликера, выпить кофе с эклерами и, когда вошел Азеф, рассаживались в гостиной.

Азеф подумал: «Лишь бы с графом Соколовым тут не столкнуться. Этот родовитый разбойник из-за ревности убить может, а труп в Москву-реку швырнуть!» Женечка счастливо улыбнулась, увидав Азефа. Она благоухала дорогими духами и цвела молодой красотой. Защебетала:

— Я посетила Ратаева. Он был любезен, пытался ухаживать, обещал ко мне в гости приехать. Ах, какой он интересный! Оказывается, мы коллеги. — Весело рассмеялась. — Он, как и я, драматург. Ведь пьесу «Облачко», что идет в Александринке, Ратаев написал! И сам играет «первых любовников». Я ему все объяснила, ну, что напутала при допросе. Он сказал: «Напутали и напутали! На первый раз прощается». Вот вам небольшой подарок, — незаметно протянула конверт, приятно выдохнула в ухо: — Девятьсот рублей от прибалтийской интеллигенции на дело революции.

— Имена жертвователей узнать можно?

— Нет, просили только передать, что сочувствуют идеям свержения царской деспотии.

— От имени руководителей партии социал-революционеров передайте благодарность, грядущая революция не забудет своих героев. Мы только что с Аргуновым обсуждали насущные задачи объединения революционных группировок. — И страшным шепотом, прямо в ухо: — В ближайшее время будем ставить типографию в Томске, готовьте материалы. У вас замечательные рассказы из крестьянского быта.

Женечка смущенно зарделась:

— Ой, вы льстите мне! Сегодня хочу кое-что новенькое прочитать.

— Страстно жажду слышать, прервал встречу с Андреем Александровичем и к вам несся… Тот даже на меня обиделся. Но я говорю: «Творчество Евгении Александровны — живительный источник, врачующий мою душу, изболевшуюся от страданий народа». Так и сказал, ей-богу!

— А что Аргунов?

— А что он? Отвечает: «Понимаю вас! К сожалению, партийные дела требуют моего участия в важной конспиративной встрече».

— Жаль! Но главное — вы с нами, милый Иван Николаевич! — Обратилась к гостям: — Итак, господа, начинаем. Позвольте представить вам нарочно приехавшую на наше заседание Иду Фабер, она преподаватель музыки из Варшавы, автор хрестоматии школьного пения.

Под жидкие аплодисменты к роялю подошла рослая, поджарая особа в темных одеждах и с толстой серебряной цепью на шее. У нее были красивые черные глаза, длинная шея и клювообразный нос, что делало ее похожей на ворону.

Дама из Варшавы встала у рояля, сквозь толстые стекла очков внимательно оглядела всех присутствующих, словно желая навеки запечатлеть в своем сердце. Особенно долгий взгляд остановила на Азефе. Заговорила тем особенным скрипучим и решительным голосом, какой часто бывает у литературоведов и музыкальных критикесс:

— Господа! Уроки пения в школе служат высоким целям совершенствования человеческой природы для развития разума, энергии, творческого духа, развития и выработки разумной, сильной и свободной личности. Наконец, уроки эти служат для развития чувства правды жизни, составляющих красоту человеческой природы. Стройный, обдуманный во всех подробностях репертуар сообразно возрасту, социальному положению и музыкальной подготовки ребенка является естественным этапом развития духовной независимости и свободы индивидуума. Принимая во внимание…

Азеф задремал. В ушах раздавался каркающий голос. Потом, словно издалека, донеслись звуки рояля, и Азеф с трудом раскрыл глаза. Дама из Варшавы долбила по клавишам и пела все тем же вороньим голосом:

В сыром бору тропина, тропина,

По той тропе галка шла, галка шла,

За галицей соколик, соколик,

Поймал галку за крыло, за крыло,

За то крыло правое да за правое,

За перышко сизое, сизое.

— Постой, галка, не скачи! Не скачи!

— А ты, сокол, не держи, не держи!

— А я галку выпущу, выпущу,

Крылья, перья выщиплю, выщиплю,

Раскидаю перышки, перышки, перышки

Да по чисту полюшку, полюшку.

Пение было окончено, снова раздались жидкие хлопки. Ида сказала:

— Как вы поняли — песенка призывает к свержению самодержавия. На имперском гербе-то — орел! Вот его перышки надо раскидать в полюшке… Я было включила в сборник и «Вихри враждебные», но цензура-дура исключила эту замечательную революционную песню.

Пока сокол выщипывал перья у галки, Азеф подумал: «На этих дур нет Петра Великого, а лучше — Ивана Грозного. По струнке бы, собаки, ходили, сапоги хозяину лизали бы, а теперь, вишь, „раскидаю перышки по чисту полюшку“. Ох, распоясались все эти фаберы-маберы, да и все остальные тоже. Кстати, когда Ратаев отдаст деньги за апрель? Надо потребовать решительней, нечего с ним миндальничать!»

Азеф подошел к даме из Варшавы и патетически воскликнул: