Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— И не надо, это я дарю вам. Берите, не сомневайтесь, мне от вас ничего не надо. Даже свою девственность оставьте при себе. Лучше жить с девственностью, чем с угрызениями совести. — Рассмеялся. — Непорочность вам еще пригодится, когда под венец пойдете. — И добавил с ноткой хвастовства: — А я столько перевидал на этом свете, что меня этими химерами не удивите.

Она напряженно молчала, не притрагиваясь к деньгам. Азеф погладил ее плечо, выпуклости груди, поцеловал сосок и с возможной душевностью произнес:

— Эти деньги вы все равно возьмете, и не надо понапрасну вздыхать, заводить к люстре красивые глаза, клясться в благодарности и прочее.

Мария была растеряна, и Азефу это было очень приятно.

— Ну, берите же! А то передумаю и воспользуюсь вашим непорочным телом… Признаюсь, оно манит с неодолимой силой.

Она, зардевшись, раскрыла старомодную лакированную сумочку и опустила в нее деньги. Выдохнула, потупив взор:

— Спасибо! Если я смогу когда-либо отплатить вам…

Азеф ласково погладил ее руку:

— Пусть сей пустяк вас не обременяет! Поживите недельку-другую в Москве, полюбуйтесь ее святынями. У вас будет свой гостиничный номер, я его оплачу.

— Пожалуй, я на несколько дней останусь в Москве. Мне очень хочется побывать в храме во имя Христа Спасителя и в Кремле…

— Вот и побывайте, а мы с вами еще увидимся, поговорим о жизни — она все-таки штука превосходная.

Мария долго глядела в лицо Азефа и тихо молвила:

— Мама обрадуется… Мы всегда будем молиться за вас.

— Может, вашей молитвой спасусь… А этого сводника Рудольфа пошлите куда подальше. — Он посмотрел на часы — было без четверти одиннадцать. Азеф заторопился — в этом номере в одиннадцать у него была назначена встреча с Ратаевым.

Он спустился к администратору и оплатил небольшой, но уютный номер на четвертом этаже. Швейцар перенес вещи Марии, и та еще раз благодарно улыбнулась Азефу:

— Скажите, зачем вам все эти расходы на меня?

— Чем больше мы тратим на женщину, тем она делается для нас дороже! Если бы мне принадлежал Зимний дворец со всеми слугами, я бы сей миг преподнес его вам.

…Азеф был в умилении от собственного поступка. Он спускался по лестнице в каком-то блаженном состоянии, которое не испытывал с детства. Внутри все пело, и он словно говорил тому голосу совести, который порой терзал его: «Вот видишь, я — добрый и щедрый. И все, что я делаю, в конечном итоге я делаю для блага людей. Я ненавижу насилие и кровь, я ненавижу террор, вот почему я служу в полиции и рискую собой…»

Вскоре пришел Ратаев, хитро подмигнул:

— А вы, мой друг, герой: дамы так и виснут на вас! В том числе и поднадзорные.

Азеф моментально нашелся:

— Пусть лучше виснут дамы, чем самому висеть и раскачиваться.

Ратаев рассмеялся.

Азеф с досадой подумал: «Уже доложили, собаки! Ну и жизнь, как в зоологическом саду — все время меня наблюдают. Знает ли, что деньги от этой варшавской клизмы я взял? Вряд ли, да и в любом случае это мое, а не Особого отдела». Сказал:

— Леонид Александрович, ваш литературный дар произвел на Немчинову сильное впечатление. А какое впечатление на вас произвела она сама?

— Обычная красивая дурочка, лишенная самостоятельного мышления и легко поддающаяся чужому влиянию. А что, Евно Филиппович, происходит в вашей замечательной жизни? Вы были у Аргунова?

Азеф выдержал долгую паузу, словно размышляя: «Стоит ли после всех полицейских безобразий иметь с ними дело?» Сухим, протокольным тоном сказал:

— Да, я общался и с Аргуновым, и с Немчиновой. Сколько мог, старался загладить тот ущерб, который причинил неуместный обыск у этой девицы. Аргунов напуган, но, к счастью, уезжать не собирается. Его партийцы тоже в порты наделали, когда узнали, что обнаружена типография в Финляндии. Они срочно демонтировали ее и теперь пытаются наладить где-то в Сибири, но у них нет хорошего металлического вала… Я обещал изготовить этот самый вал и еще какое-то оборудование, ведь мой мнимый приятель-инженер на механическом заводе «служит».

Ратаев восхитился:

— Ай да молодец, Евно Филиппович! Ай да голова!

Азеф достал кожаный футляр, снял крышку, вынул дорогую кубинскую сигару «Каиба» размером в треть аршина, срезал кончик. Затем взял со стола специальную лучину, поджег ее и начал тщательно раскуривать. Процедура продолжалась долго. Ратаев молча наблюдал за этим сигарным процессом.

Наконец пустив к потолку кольцами дым, Азеф сказал:

— Я, кажется, неплохо понимаю русский народ, его достоинства и недостатки. Русский народ не знает меры. Начав крушить евреев и буржуев, он разгромит в итоге все государство. И его не остановят ни Гоц, ни Гершуни, ни министр Сипягин, ни тем более нынешний государь — излишне мягкосердечный и непоследовательный. Россия, подожженная революционерами, должна будет выгореть полностью, и лишь потом, очнувшись на пепелище, русский народ попытается возобновить то, что сгорело. Опасаюсь, что в этом огне сгорим, мой мудрый друг, и мы с вами. А я не желаю гореть. Вот почему я против революции, вот почему я служу в штате охранки. Служу честно и боюсь не столько революционеров, сколько оплошностей и бестолковости полицейских чинов.

Ратаев согласно наклонил голову. Азеф снял сигарный пепел и продолжил:

— Давайте, Леонид Александрович, договоримся. Судьбу тех фигурантов, которых я разрабатываю, будем решать совместно. Ни в коем случае нельзя арестовывать Немчинову и Аргунова. Они нужны для упрочения моего положения в руководстве социал-революционеров. Они те ступени, по которым я смогу подняться на партийную вершину.

Ратаев кисло сморщился и сказал извиняющимся голосом:

— Увы, Евно Филиппович, не все мы решаем сами. Аргунова мне удалось пока отстоять, и его арестовывать не станем. Что касается Немчиновой, то там все сложнее… Так, — горько выдохнул, — распорядился Сипягин, и мы с вами бессильны. Но я надежды не теряю, я буду отстаивать Немчинову, хотя бы на какое-то время… Но сами понимаете, Евно Филиппович, прикосновение Немчиновой к покушению на самое важное лицо — это чревато…

Азеф сообщил, усмехнувшись:

— У меня есть последние новости. В Варшаве молодые психопатки увлеклись революционными идеями. Сегодня у Немчиновой была одна из них, судя по всему — заправила. По профессии — музыкальный педагог. Составила сборник для младших классов училищ и гимназий — «Родные песенки». Вот, Леонид Александрович, можете посмотреть. — И протянул книгу.

Ратаев прочитал автограф, рассмеялся:

— Разве я не прав? Женщины от вас, Евно Филиппович, без ума: «С сердечным трепетом и восхищением…» Это вы с ней вон на той кроватке трепетали? Ха-ха! Да, свели с ума девушку…