Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— Все налажено! Абгемахт! Были бы исполнители, а в России заказчики всегда найдутся. — И неожиданно вскочил со стула, громко заголосил и сделал несколько танцевальных движений:

Хава нагила, Хава нагила,

Хава нагила вэ-нисмэха,

Уру, уру ахим,

Уру ахим,

Бэлев самэах!

«Войну и мир» он положил вместе с двумя десятками других книг, которые никогда не читал, но которые нужны были для маскировки. Как знают сыщики и контрабандисты, найти под форзацем документ, не зная, что он там лежит, дело практически невозможное.

Поцеловав в слюнявые губы Гершуни, обняв сподвижников и попрощавшись навсегда, террорист-любитель Степан Балмашов отправился в свой последний путь — к Мариинскому дворцу.

Чем ближе было место преступления, тем сильнее ощущал молодой человек ужас грядущего события. Хотя он еще не полностью осознавал глубину кровавого деяния, к которому приближался с каждым шагом, но он вдруг как никогда остро понял связь всего сущего на земле. Причиняя боль одному человеку, он приносил ее всем: своим родителям, вот этим детям, играющим в серсо, даже друзьям по партии, увеличивая тяжесть их греховности. Но как при падении с высоты нельзя остановиться, так и Балмашов, проклиная свои увлечения революцией, уже не мог выйти из этой дьявольской игры. Будучи по общим понятиям человеком порядочным, он решил доиграть партию до конца. Свою ставку он сделал, и этой ставкой была жизнь.

Ему казалось, что все прохожие смотрят на него с подозрением, и когда милая девчушка в шелковой шапочке, сидевшая на руках няни, махала рукой ему и что-то крикнула, то в этом крике послышалось: «Няня, переодетый дядя едет!»

При повороте к Мариинскому дворцу, как показалось Балмашову, городовой с подозрением уставился на него и даже поднял руку, сейчас наверняка подует в свисток, закричит: «Держите, злоумышленник ряженый!»

Но городовой при виде молодого офицерика всего лишь приложил руку к фуражке.

Собственно, чего бояться, если решил умереть? Главное — не опоздать к приходу Сипягина!

Часовой у ворот, видя офицера, взял «под козырек» и пропустил Балмашова. Тот отыскал дежурного офицера и сказал:

— Я прибыл из Москвы. Губернатор великий князь Сергей Александрович приказал мне передать лично в руки пакет Дмитрию Сергеевичу.

Дежурный офицер ответил:

— Дмитрий Сергеевич ровно в час прибудет. Вы можете мне передать ваш пакет, я за него распишусь.

— Мне бы лично, в руки…

Дежурного удивил просящий, неуставной тон адъютанта, но он лишь ответил:

— Тогда можете ждать в приемной на втором этаже или, это лучше, посидите в швейцарской. Там удобные кресла.

В швейцарской не было ни души. Лишь несколько шинелей висели на крючках. Балмашов встал у высокого окна, из которого хорошо были видны въездные ворота.

И вдруг, когда было без пяти час, распахнулись ворота и во двор вкатила карета. Балмашов видел, как кучер спрыгнул с козел и спустил ступеньки. Из кареты неспешно вылезал высокий лысоватый человек в статском костюме. Он за руку поздоровался с встречавшими его офицерами и в одиночестве проследовал к входу во дворец.

У Балмашова страшно застучало в висках, потемнело в глазах. Мелькнула мысль: «Может, уйти с миром отсюда, бежать от Гершуни куда глаза глядят?» Но он усилием воли отогнал эту мысль и поспешил в вестибюль, боясь упустить министра.

Министр внутренних дел Сипягин вошел в вестибюль Мариинского дворца. Он был весьма озабочен просьбой государя написать для него отчет о состоянии противоправительственных партий в империи и о мерах борьбы с ними.

Вдруг за спиной министра послышались торопливые шаги. Сипягин оглянулся. Выскочив из швейцарской комнаты, к нему почти бегом приближался молодой человек в форме адъютанта. В протянутой руке он держал пакет. Молодой человек, задыхаясь от движения и волнения, громко сказал:

— Ваше превосходительство… Дмитрий Сергеевич! Примите срочный пакет от великого князя Сергея Александровича…

Сипягин удивился:

— Что случилось?

— Сказано, чтобы вы при мне прочли, — произнес молодой человек.

Сипягин удивился еще больше:

— Какие-то новости, ну пожалуйста. — И он вынул из конверта единственный лежавший там лист бумаги. На бумаге крупными буквами было написано: «Организацией вы приговариваетесь к смерти!»

Сипягин с удивлением перевел взгляд на молодого офицера, а тот уже направил на Сипягина револьвер и открыл стрельбу распиленными и отравленными патронами. Министр тихо осел, на белом мраморе с каждым мгновением увеличивалась лужица крови.

Убийца недоуменно, словно не понимая, что произошло, смотрел на Сипягина. В поднявшейся суматохе на юношу в адъютантской форме никто не обращал внимания, все бросились к раненому. Однако Балмашов так ужаснулся тому, что сделал, что вместо того, чтобы постараться исчезнуть, он с револьвером в руке побрел зачем-то обратно в швейцарскую. Там, совершенно обессиленный, он прислонился к простенку, упершись бессмысленным взглядом в окно.

Началась паника. В открытую дверь Балмашов видел, как прибежали офицеры. Кто-то плачущим голосом кричал:

— Врача, скорей врача!

С улицы появился кучер, возивший Сипягина. Он поднял на руки раненого. Кучеру помогали унтер и дежурный офицер. Они, неловко переступая, понесли раненого к карете. Лицо кучера было в слезах и крови — он нечаянно испачкал себя. Сипягин тяжело стонал, но глаза его были открыты, и он, кажется, понимал все, что вокруг происходит.

— Куда ты? — заорал дежурный офицер на кучера.

— В Максимилианскую лечебницу, ваше благородие! Она тут ближайшая…

— Эй, казаки, сопровождайте карету!

Балмашов, странное дело, испытал тихое удовлетворение, когда карету с раненым Сипягиным погнали в больницу. Почему-то стал молиться: «Дай Бог, чтобы выжил!»

Унтер сказал:

— Господи, что творится!.. Надо кровь с пола вытереть. Где тряпку взять?

Офицер подсказал:

— В швейцарской есть, в ящике хозяйственном.

В швейцарскую вошел унтер. Увидав Балмашова, спросил:

— Господин адъютант, простите, мне тряпку надо взять… — И, заметив в руке Балмашова револьвер, вдруг догадался, заорал: — Скорее! Тут убийца!

В швейцарскую стремительно влетел офицер:

— Вот он, субчик! А мы ведь совсем про него забыли…

Балмашов тихо плакал. Он плакал от ужаса, что убил человека, а еще от страха, что его сейчас начнут бить.

Но его никто не тронул пальцем. Офицер кортиком отрезал шелковый шнур от гардин и накрепко связал Балмашову за спиной руки. Под надзором унтера и самого офицера покусителя оставили в швейцарской.