Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Отхлопнулась «кормушка», надзиратель сунул в отверстие румяный нос:

— Тушите свечу, отбой! Спокойной ночи…

Балмашов слыхал, что сразу после ареста принято узника допрашивать, но его почему-то к следователю не вели. И это было досадно, потому что хотелось выплеснуть в лицо царского прислужника накопившуюся ярость.

Он думал, что заснет, по обычаю, сразу, едва ляжет на койку, но уже теперь боялся пробуждения: во сне забудется тюремная камера, убийство Сипягина, а после пробуждения придется все это пережить как бы заново.

Сны были легкие, замечательные: снилась Аня, в которую он был тайно влюблен еще с последнего, седьмого класса гимназии. Сейчас во сне они целовались, потом она разделась, и наступал момент близости. Но все время что-то мешало соитию. Среди ночи он проснулся от поллюции — под ним была сырая липкость. Он не сразу вспомнил, где находится, а когда вспомнил, страшная безысходность перехватила дыхание, словно уже пришел палач и душит, душит безжалостно.

Балмашов промучился до утра без сна. Он испытал что-то вроде радости, увидав в маленьком окошке под потолком серый рассвет.

Спозаранку начались допросы.

Похороны Дмитрия Сергеевича Сипягина назначили на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Туда ожидался большой съезд, в том числе первых лиц империи Российской.

Гершуни уже ни днем ни ночью не отпускал от себя покусителей — хохла Миколу Григорьева и его смазливую, ушлую невесту Юлию.

Оружие и отравленные пули были готовы, револьверы заряжены и хранились у покусителей в буфете за бутылками с винами.

Последнюю ночь, по требованию Гершуни, все трое провели вместе на Сенной, в крошечной квартирке, которую снимал Григорьев. И ночь эта была веселенькой.

Гершуни положили на диван с продавленными пружинами, а жених и невеста улеглись наискосок, рядом в двух аршинах, на широкую кровать с металлическими спинками, украшенными затейливыми шарами.

Гершуни поначалу было уснул, но вскоре был разбужен жутким скрипом кровати и какими-то воплями, вскриками и мучительными вздохами. В комнатушке все тряслось. Доносился голос Григорьева:

— Коханая, ну не так швидко! Може, это последний раз в жизни…

Гершуни открыл глаза. В лунном свете, бившем в окно, ему предстала дивная и соблазнительная картина: героические влюбленные, обнажившись, прощались с прелестями жизни.

…Утром у Гершуни болела голова, и он вместе с женихом выпил бутылку портвейна.

Жениха несколько развезло. Он решительно произнес:

— Изъявляю неотступно последнее желание. Мы, извольте бриться, хочемо красиво уйти из жизни: надо срочно позавтракать в фешенебельном ресторане.

Гершуни недовольно хмыкнул, но сказал:

— Хорошо, позавтракаем в ближайшем трактире…

Григорьев возмутился:

— Якый «трактир»! Не опошляйте дило революции, не дозволю! Последнее желание обреченных на заклание героев революции — прощальный завтрак в «Де Пари». Адрес знаете? Морская, дом шеш… шестнадцать.

Гершуни скрипнул от ярости зубами, но согласился. Предупредил:

— У нас мало времени…

— Завсим ни! Отпевание начнется в десять в церкви Тихвинской Божьей Матери — часа полтора, да панихида, с кафизмой семнадцатой, плюс еще час. А без кафизмы, сами розумиете, тут ну никак не обойтись! Торжественное перенесение усопшего к месту последнего покоя — полчаса, нияк не меньше. Итого, извольте бриться, прощание возле могилы, возложение венков от организаций и частных лиц — закончится не раньше, як в два часа. А шо теперь? Всего без четверти десять. Время есть, и не будем его попусту тратити. — Обернулся к невесте: — Рыбонька, одевайся да не тряси перед руководителем партии голой сракой! Григорий Андреевич предлагает выполнить последнюю просьбу приговоренных до героической смерти, то есть нас с тобой. — И снова к Гершуни, мечтательно: — Хорошо бы нынче гаубицу установить и «стомиллиметровым — прицел угол пятьдесят один, направление ноль-ноль — два!». Бах! Извольте бриться, усих сатрапов на мелкие шматки. Да-с! Пора и в ресторан.

В «Де Пари» было еще малолюдно. Григорьев сладострастно потер ладони:

— Здесь, кстати, знаменитые устрицы. Дороги, собаки, но перед смертью надо героев побаловать, непременно-с! Закажем дюжину. Або две, чего уж мелочиться.

Гершуни с трудом сдерживал себя. Он процедил сквозь зубы:

— Это ваша последняя просьба? Других не будет?

Жених Григорьев с наслаждением повертел пальцем в ухе и, проникновенно, с хитрым прищуром глядя в глаза Гершуни, произнес:

— Мы разумеем, шо обречены. Почти наверняка сатрапы нас тут же, на кладбище, изрубят шашками и саблями…

Гершуни, не поняв, куда клонит жених, опрометчиво перебил:

— Не надо уныния, дорогие товарищи! Я надеюсь, даже уверен, что вам удастся скрыться. Клянусь честью!

Григорьев согласно затряс головой:

— Вот, вот! И я на тэ ж надеюсь. Нам придется тикаты из Питера, подкупая полицейских, пограничников и прочих должностных лиц. В связи с изложенным дозвольте заявити три желания?

Гершуни вытаращил глаза:

— Какие еще три желания?

— Первое, самое неотложное: хочу срочно, Григорий Андреевич, вас, як вдохновителя нашей борьбы, устно поцилувати!

— Делай!

Поцеловались. Гершуни брезгливо вытер ладонью рот и спросил:

— Какая вторая просьба?

— Хочу вирши прочитати. Можно?

— Давай, только не очень громко, а то публика оглядывается.

— Хай, як как вирши душевные. Их написав поэт, фамилию не помню, ну тот, якого повесив Николай Палкин. — Григорьев поднялся из-за стола, встал в артистическую позу, то есть сцепил ладони, завел глаза под потолок и начал с легкими завываниями и хохлацким акцентом декламировать:

Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа.

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

Невеста Юлия захлопала в розовые ладошки:

— Браво, бис!

Гершуни, надеясь, что третья просьба будет такой же легкой, как две предыдущие, неосмотрительно произнес:

— Заявляйте, кореш сердечный, последнюю просьбу! Для вас ничего не жалко, все выполню.

— Извольте бриться, нам гроши нужны. Это и есть третья просьба.

Гершуни застонал:

— И сколько же вы хочите?

— Тысячу рублей! — Но под взглядом жены торопливо поправился: — То есть тысячу мне и тысячу моей героической невесте. Рыбонька, я правильно говорю?

Юлия промурлыкала:

— По полторы тысячи на нос, и ударим по рукам!

— Зачем вам столько денег?! — возмутился Гершуни.

— Для побега из России и первого устройства на новом месте, — быстро выпулил Григорьев.