Валентин Лавров - Царские сокровища, или Любовь безумная

— Пожалуйста, но только самой фрейлейн — в руки! Если послание попадет к мужу, он очень огорчится, а это — генерал, достойный человек, его покой нам следует охранять. — Соколов протянул письмо.

Герхард загоготал во всю глотку:

— А вы шалун! Поздравляю…

На конверте был написан берлинский адрес Веры. Соколов знал, что письмо это будут читать и перечитывать, поэтому его содержание он продумал с особой тщательностью, а его строки дышали немецкой сентиментальностью:

«Мой друг, мой ангел! Только теперь, расставшись на время с тобой, я впервые в жизни понял, что это такое — неизбывная горечь разлуки. Есть ли миг, когда бы я не мыслил о тебе? Есть ли секунда, когда твой манящий образ не стоял бы предо мной? Ты всегда в моем сердце, в моем воспаленном воображении. Страсти разрывают мое страдающее сердце, жажда обладания снедает меня. За час свидания с тобой я отдал бы все земные сокровища.

Надеюсь после выполнения задания, если не сложу голову за нашу прекрасную Германию, вновь оказаться в фатерланде. Я приеду в дорогой сердцу каждого немца Берлин. Мы, подобно Ульрихе и рыцарю Фердинанду, возьмемся за руки, пройдемся по Унтер-ден-Линден, свернем на Фридрихштрассе, замрем в почтительном восторге пред памятником великому Фридриху II. Мы будем петь и веселиться, мы будем праздновать нашу победу. Мы будем пить за славного и непобедимого императора Вильгельма. Мы сольемся в страсти нежной, чтобы девять месяцев спустя родился будущий герой фатерланда.

Как легендарная Семела тает в объятиях Юпитера, так ты, ангел, таешь в моей душе. Мое божество! Я знаю твою примерную бережливость. Однако не скупись, щедрой рукой вознагради того, кто принесет тебе письмо. Передай фронтовой привет всем родственникам, сослуживцам из министерства и друзьям.

Любящий тебя Эрих фон Бломберг».

Отправляя это письмо, Соколов преследовал две цели: войти в доверие к обер-лейтенанту и известить Веру о своем пребывании на вражеской территории. Последнее могло пригодиться.

Герхард спросил:

— А еще какое дело ко мне, Эрих?

Соколов проникновенно заглянул в лицо Герхарда и душевно произнес:

— Мы, немцы, очень преданы родине и своим близким. Мне надо навестить мою старую тетушку Паулину, которая все свое громадное состояние завещала мне. Она живет в Карлсбаде. Теперь она серьезно больна и вряд ли долго протянет. — Гений сыска сделал такое грустное лицо, что можно было подумать: тетушка в жутких муках скончается к сегодняшнему ужину. — Я хочу посмотреть, что происходит в ее доме и двоюродный брат-пьяница не заставил ли тетушку Паулину переписать завещание на себя. От этого негодяя можно ждать любой мерзости.

Герхард торопливо заговорил:

— Дорогой Эрих фон Бломберг! Согласен, что теперь родственники пошли ужасные, а завещание богатой тетушки — это очень серьезно. Скажите, что надо, и я все для вас сделаю.

Соколов с печалью произнес:

— Спасибо, дорогой Герхард! Вот что такое голубая кровь и благородное сердце, вы понимаете чужие страдания. Мне, собственно говоря, многого не надо. Я хотел бы с вашей помощью, Герхард, преодолеть прифронтовую полосу и чтобы меня, как после тяжелого ранения, с соответствующими документами посадили в санитарный вагон, идущий в Нижнюю Австрию.

Герхард глубоко задумался, медленно произнес:

— Это не так-то легко… Но вы — немец, вам нечего бояться патрулей.

Соколов живо возразил:

— Вот и ошибаетесь! Я ведь знаю, как такие дела делаются. Загребут, посадят под замок на воду и хлеб…

— Хлеба сейчас нет! — вставил слово Герхард.

— Вот-вот! Посадят на одну воду, продержат без допросов неделю, потом разберутся, извинятся и выпустят, да я дело упущу! Мне эти приключения совсем напрасны.

— Да, я согласен с вами, герр оберст. — Герхард задумчиво почесал кончик длинного, весьма румяного носа и упрямо повторил: — Очень опасно вас тайком провозить через всю прифронтовую линию — шестнадцать километров!

Соколов махнул рукой:

— Всего-то? Разве вам не греют душу пять тысяч марок?

Герхард крякнул и теперь уже почесал чисто выбритый кадык.

— Пять тысяч?

— Так точно. Нас, разведчиков, фатерланд обеспечивает денежным довольствием сполна.

— Довод сильный! — Теперь Герхард почесал бровь, подумал: «Такой удачи больше не будет!» Решительно произнес: — Лошадь с телегой я достану, наложим сена, вас — под сено…

Соколов запротестовал:

— Немецкому оберсту-разведчику не пристало в сене прятаться.

— Но нужны соответствующие документы…

— У меня есть офицерское удостоверение.

— Этого мало. Требуются справка о ранении, направление из полевого госпиталя в тыловой…

Соколов ждал этого момента. Он хитро подмигнул:

— У меня сейчас созрел гениальный план. Вы можете достать в медчасти полка предписание об эвакуации с переднего края оберста Эриха фон Бломберга? Пусть напишут: проникающее ранение в области брюшины и все такое прочее.

Герхард потер ладони:

— Без особых проблем! Главный врач Александр Шестаковский — гениальный хирург, а по призванию мой собутыльник и партнер по картежу. — Хохотнул. — При необходимости он может выдать справку о том, что вы погибли геройской смертью на поле битвы. — Вздохнул. — Но ему придется денег дать…

— Из этих пяти тысяч! — уточнил Соколов, и тут же у него созрела мысль. — А ваш Шестаковский может мне сделать надрез и перебинтовать? На всякий безопасный случай…

Герхард воскликнул:

— Сейчас же идем к этому великолепному еврею. В своем деле он король. Вам ведь нужно время прийти в себя после этой небольшой, но все-таки операции? Так что самый раз именно сейчас. Кстати о «пустяках»: когда я деньги получу?

— Как только меня разместите в санитарном вагоне на станции в Сольцах — тут же обогащу вас.

Герхард задумчиво подергал себя за ухо.

— Отсюда Сольцы около шестнадцати километров, почти час езды. Прекрасно!

Соколов заверил:

— А после нашей скорой победы, обер-лейтенант, разыщите меня, и я представлю вас к награде — за служение великой отчизне.

Герхард прижал руку к сердцу:

— Я сердечно признателен! Но сначала я обязан выполнить свой бескорыстный долг перед фатерландом. Идемте в полевой госпиталь. Они там давно киснут без дела. Шестаковский сделает вам операцию и справки подготовит.

Через несколько минут, обнажив могучий торс, Соколов лежал на операционном столе. С копной густых курчавящихся волос, со всех сторон выбивавшихся из-под шапочки, Шестаковский вогнал в брюшную полость богатыря шестьдесят граммов новокаина. Затем, немного выждав, скальпелем сделал минимальный разрез, обработал рану и тщательно забинтовал, заверил: