Валентин Лавров - Царские сокровища, или Любовь безумная

— Так где же она?

Здесь под руку подвернулся рядовой, обслуживавший ангар, а сейчас норовивший помочь выбраться полковникам на сушу. Он остановился, глупо улыбнулся и сказал:

— Вы когда поднимались вверх, так нос задрали, ну, бомба из аэроплана вывалилась.

— Вывалилась? — Глаза Ильченко едва не выскочили из орбит.

— Мы как увидали, все на землю легли. Слава богу, плюхнулась в болото и не взорвалась. Она и сейчас там где-то, в болоте…

— Не взорвалась?

— Никак нет, а то нас всех разнесло бы на мелкие клочки. Бомбы-то большие, а мы тут стояли, так сказать, вблизи. Бух — и на небо улетели бы! — И солдат, ощерив желтые зубы, добродушно рассмеялся, польщенный вниманием начальства.

…Они отправились умыться, привести себя в надлежащий вид. Навстречу несся телефонист, тонкий белобрысый парень. Он размахивал бумагой:

— Командующий дивизией генерал Джунковский поздравляет со взрывом вражеского склада и требует к себе на праздничный ужин.

На обед была жареная утка (их тут водилось чуть меньше, чем комаров, — полчища!), молодой картофель под укропом, малосольные огурцы, соленые грузди и две бутылки «Смирновской № 21».

Соколов поднял рюмку:

— Нам негоже менять привычки. Как и в прошлые времена, выпьем за здоровье государя императора и его августейшую семью!

Офицеры дружно гаркнули два коротких и один раз продолжительное:

— Ура! Ура! Ура-а-а! — и осушили рюмки.

Потом произнесли тосты за удачную бомбежку вражеского склада, за скорейшую победу, за присутствовавших и прочее.

Джунковский, вопреки своей занятости, еще успевал читать газеты и журналы, досадливым тоном произнес:

— Безобразия, творящиеся на переднем крае, стали известны газетчикам. — Он взял в руки журнал «Ниву». — Вот, свежий, двадцать четвертый номер, за семнадцатое июня, сегодня доставили. Послушайте: «Пленные и перебежчики, захватываемые на различных участках германского фронта, единогласно указывают на всеобщее утомление войной и на отсутствие необходимейших предметов продовольствия. Последнее граничит нередко с явным голодом в немецких окопах. Существенную поддержку противнику, по заявлению тех же пленных и перебежчиков, в смысле снабжения их продовольствием, оказывают наши солдаты, охотно уступающие свой хлеб в обмен на различные мелочи. Легко себе представить, как чувствительно в смысле того же голода настроены те же германские солдаты на англо-франко-бельгийском фронте, где они, при наличии той же бедности продовольственных запасов, не получают такого вспомоществования со стороны наших союзников, как это делается у нас. Голодовка в германских войсках, собранных во Франции и на бельгийской территории, острее, чем на русском фронте… „Голод — враг патриотизма“, — говорят германские солдаты…» — Джунковский отшвырнул «Ниву» и с досадой произнес: — А вот наши славные солдатушки помогают врагам поднимать свой патриотизм. Большего негодяйства придумать нельзя! Дети и жены отрывают от себя кусок хлеба, чтобы их отец и муж не голодали на фронте, а те тащат его врагу. Нет, прав Тютчев, умом Россию не понять!..

Соколов деловито обратился к Ильченко:

— Виктор Владимирович, что еще надо разбомбить? У меня завтра после обеденного сна есть свободное время.

У Ильченко изо рта вывалился груздь.

…Когда ужин закончился, Соколов напомнил Джунковскому:

— После нынешнего урона у немцев завтра собираюсь поддержать их продовольствием. Прикажи, чтобы обеспечили необходимым…

— Не рискованно ли завтра идти? Немцы после бомбежки злые ходят…

Соколов расплылся в улыбке:

— Голодным врагам хлеб и сало дороже казенных бомб и снарядов!

— Ну смотри!.. — Джунковский подошел к телефону и приказал интенданту принести необходимое. Повесив трубку, полюбопытствовал: — Скажи, Аполлинарий Николаевич, почему ты выбрал для похода с собой подпоручика Зверева, который не знает немецкий язык?

— Потому, чтобы он ни слова не понял из моих разговоров с немцами.

— Ловко! — восхитился Джунковский, распрощался с приятелем и вновь принялся за разбор бумаг.

Ночью раздался в окно стук:

— Господин полковник, это я, рядовой Зверев!

И за своей спиной услыхал рокочущий баритон:

— А я думал, что кронпринц Генрих!

Зверев оглянулся, увидал Соколова, одетого в генеральскую шинель без знаков различия. Ожидая подпоручика, чуть поскрипывая новыми хромовыми сапогами, он прогуливался около домика. Протянул Звереву увесистый вещевой мешок, насмешливо сказал:

— На мину не нарвись, а то столько добра пропадет!

Зверев повесил вещевой мешок за спину, и в нем звякнуло стекло. Крякнул:

— Звук знакомый и приятный! Как бы не разбить бутылки… — Истово перекрестился. — Господи, спаси и помилуй! Авось с Божьей помощью проползем. Да, кажись, они и не ставили мины со стороны оврага…

Соколов усмехнулся:

— Сейчас выясним.

— Разведчики вчера ходили, говорят: «Копошения не видно было!» Да чего там думать, коли собрались! Авось пронесет! — И опять перекрестился.

Соколов подумал: «Как мы, русские, любим действовать на авось, и Господь, словно снисходительно улыбаясь, помогает нам!» Спросил:

— Свои стрелять в нас не будут?

— Кто их знает, — равнодушно сказал Зверев. — Вроде бы не должны.

Соколов поторопил:

— Скоро начнет светать, следует торопиться.

Они двинулись вперед, к колючей проволоке, к минному полю, к вражеским окопам и страшной неизвестности.

От наших блиндажей и окопов, вырытых на скате лесистого холма, до колючей проволоки было саженей около трехсот.

Проволока проходила с нашей стороны, тянулась по краю бесконечного оврага. Внизу, в пахучем сумраке, журчала речушка, переполнявшаяся весной и мелевшая летом. Дно ее было изрядно заболочено, засыпано гниющими деревьями и листвой.

Ходоки на вражескую сторону сделали себе удобство — проложили в овраге, между склонов, толстую осину. Было важно выйти именно к этой переправе.

Зверев указал рукой на слабо белевшие в молочном тумане четыре сросшиеся березы, сдавленным голосом произнес:

— Господин полковник, нам надо на них держаться, там переправа.

— А где наши часовые?

Зверев пренебрежительно махнул рукой:

— Вон, справа, в том ольшанике, шалаш, дрыхнут небось. Особо тут никто не охраняет. Окликнет, так отзовемся, пообещаем чего-нибудь от германцев принести. Осторожней, тут воронка глубокая, ветвями засыпана, левей держите.

Они споро пошли вперед, перелезая через срезанные снарядами деревья, обходя воронки. Лес заканчивался. Когда поравнялись с ольшаником, оттуда, позевывая, вышел помочиться солдат. Увидав нарушителей границы, лениво повернул голову и, не прекращая важного дела, недовольным заспанным голосом буркнул: