Валентин Лавров - Царские сокровища, или Любовь безумная

Он высунулся из гондолы. Земля, изрытая окопами, исковырянная воронками, исчерченная путаными линиями грунтовых дорог, была похожа на раскрашенную школьником географическую карту.

Ильченко показал рукой влево, крикнул:

— Склады там, где речная лука!

Соколов согласно кивнул, ручку управления потянул вправо и несколько вниз. Самолет послушно стал снижаться и уходить вправо. Внизу тянулись непроходимые болота, перемежающиеся с редкими перелесками и кустарником. Стало быть, лететь здесь было безопасно. Вряд ли немцы на болоте станут держать пулеметы.

«Фарман» снизил высоту метров до двухсот, вошел в вираж, взял влево. Теперь, описав круг, Соколов заходил к врагу с тыла.

Ильченко, протянув руку, молча указывал на изгиб реки и на рыжеватую зелень, которой были замаскированы склады. Соколов еще снизил высоту — до сотни метров.

Пространство здесь было безлесным, внизу лежал луг, расчерченный на квадраты. Вдалеке можно было различить складское строение, что-то вроде пакгауза. Соколов взял курс прямо на этот склад, который с каждым мгновением приближался. Хорошо были видны растворенные широкие ворота, из которых выезжала конная повозка. Возле склада стояло еще несколько таких запряженных повозок. Теперь уже стали видны фигурки — это немцы торопливо сбивались в группу, чтобы дать по русскому аэроплану кучный залп. А где зенитная батарея? И тут Соколов разглядел несколько зениток и суету возле них. В любой момент можно было ждать стрельбу.

Вновь начался лес. До цели оставалось совсем близко. Соколов резко наклонил ручку управления от себя. «Фарман» нырнул вниз, да так близко к земле, что верхушки деревьев хлестанули по основанию самолета, но Соколов успел выровнять аэроплан. Он шел бреющим полетом над самым лесом. Теперь вражеские зенитки не могли достать «Фарман».

Соколов поднял руку. Этот знак означал: «Отвинчивай предохранитель!»

Ильченко торопливо отвинтил головку, протянул конец веревки, к которой были привязаны пять бомб. Он изо всех сил приподнял их, чтобы облегчить Соколову метание.

До взрыва бомб оставались мгновения, которые таяли с непостижимой и пугающей быстротой. И вот открылась стена складов. Мимо суетливо перебегали фигурки немцев. Заработали зенитки: та-та-та! Снаряды ушли куда-то в сторону. Возле распахнутых ворот стояли запряженные лошадьми телеги. Снизу грохнул кучный залп, но пули, как показалось, прошли мимо.

Соколов напрягся, одной рукой вытянул тяжеленную связку, швырнул бомбы. И почти одновременно с этим Соколов резко поднял аппарат вверх. Заскрипели тросы, завибрировали крылья.

Внизу и сзади раздался страшной силы взрыв, в небо взлетели космато-черные столбы. От грохота заложило уши.

«Фарман» обдало горячей волной, несколько подбросило вверх. Аэроплан уже ушел на безопасное расстояние, а внизу сотрясали воздух разрывы тяжелых снарядов.

Соколов выглянул из кабины. Там, где был артиллерийский склад, полыхало пламя. Было слышно, как рвутся снаряды. Гений сыска не удержался, решил сделать круг, чтобы полюбоваться своей работой. Он уже начал закладывать новый вираж, как Ильченко заорал ужасным голосом:

— Бак пробит! Бензин вытекает…

Тут и Соколов заметил тонкую струйку, которая смертоносной ленточкой тащилась за аэропланом.

— Гони к своим! — истошно заорал Ильченко и так энергично наклонился к Соколову, что второй раз за полет едва не вывалился из кабины.

Соколов вывернул руль, направил его к родному болоту и одновременно стал набирать высоту. Когда до своих оставалось версты две, мотор, как чахоточный, стал отчаянно кашлять, дымить, а вскоре и вовсе заглох.

Сразу наступила удивительная тишина. Лишь с вражеской стороны продолжали доноситься разрывы снарядов.

Пропеллер по инерции добросовестно продолжал крутиться, но было ясно, что с каждым мгновением он тянет все слабей. Милый работяга «Фарман» терял высоту и скорость, но пока сохранял планирующее положение.

Соколов, как всегда в трудные минуты, наблюдал за собой как бы со стороны. Тревоги на сердце не было. Подумал: «Как приятно планировать — лес, луга, просторы — и потрясающая, непривычная тишина вокруг! И еще — одиночество». И гений сыска вдруг запел самую прекрасную песню для всякого истинного патриота:

Голос звучал мощно, сильно, разносился далеко-далеко, над лугами, полями, болотами, укреплениями и окопами. Разносился над Русской землей.

Невольно усмехнулся: «Господи, да чего же я так безобразно спокоен! Мне, может быть, осталось жить всего несколько мгновений!» Сколько мог, он элероном выравнивал «Фарман», и тот, как прирученная птица, все медленнее и медленнее, но пока еще шел в нужном направлении.

Соколов не только не умел толком летать, он не умел и сажать машину. Лишь Божьим чудом можно объяснить его удачный заход с тыла точно на вражеский склад и счастливое бомбометание. Впрочем, за героическую жизнь этого человека происходило много подобных чудес, когда дело вершилось на благо великой России и во имя Справедливости.

А земля, всегда такая прекрасная, теперь приближалась неотвратимо и с ужасающей быстротой. Нос аэроплана зарывался все ниже, грозя перевести машину в пике. Случись это, хрупкий аэроплан был бы превращен в кучу мусора, а отважных авиаторов похоронили бы с венками под звуки сводного дивизионного оркестра и с военными почестями.

До земли оставались считаные метры. Под крылом мелькали кочки, кустарник, чахлые болотные деревца.

Соколов с такой неимоверной силой нажал на руль, что закрылки сработали, ровно на мгновение перевели «Фарман» почти в горизонтальное положение. И аэроплан тут же коснулся колесами земли, пробежал с десяток саженей и вдруг резко встал, крутанувшись на девяносто градусов вокруг оси, а затем уткнулся носом в камыши, задрав хвост к небу. И почти сразу по крылья погрузился в топь.

До аэродрома Соколов недотянул меньше версты. Он оглянулся на Ильченко: у того все лицо было в крови. Да и сам Соколов стукнулся лицом в щиток, расквасил нос, лоб, подбородок.

Вскоре прибежали солдаты летательного отряда, разорвали воздух громкими криками:

— Ура! Ура-а-а!..

Они толпились неподалеку на возвышенном островке, а некоторые, самые ловкие, уже подобрались к самолету, готовые помочь героям.

Вдруг Соколов вспомнил: «А в кабине ведь еще бомба! При жестком приземлении она обязана взорваться». Соколов повернулся к Ильченко:

— Где еще одна бомба?

Ильченко, вытирая рукавом кровь с лица, недоуменно проговорил:

— Не знаю! В гондоле ее нет.