Генрих Аванесов - Земля Бранникова

Дом, в котором жил Виктор, делал все это и даже больше. Он готов был еще и кормить своих обитателей. Вот как природа позаботилась о человеке!

Не переставая удивляться чудесам природы, Виктор вспомнил то, что не раз слышал от Алексея Федоровича:

— Все то, что человек делает своими руками, зачастую прекрасно. Но такие чудеса, которые каждый день творит природа, ему пока не под силу. Человек придумал колесо и использует его в тысячах разновидностей. А природа, создавая миллионы разновидностей живых существ, прекрасно обходится без колеса. Обходится она и без ножей, резцов и сварочных аппаратов, и еще много без чего. Она умеет создавать все необходимое из зернышка, из зародыша, в который заложена программа дальнейшего развития. Ничего подобного человек пока не создал. Нет пока и перспектив у него выйти на подобные технологии.

Голова шла кругом от подобных рассуждений, но правота Григория подтверждалась. Дом давал то, чего не могло или не хотело дать государство: уверенность в завтрашнем дне, пищу, тепло, защиту, наконец. В нем можно было укрыться от всего, в том числе и от государства.

— Наверное, — думал Виктор, — если потребуется, такие дома и под землю спрячутся, чтобы сохранить своих обитателей…

Парижская эпопея Андрея и Симона на этом закончилась. Можно сказать, с огоньком закончилась, неплохо. Потом они на время растворились в городе, подождали пока бдительность всяких сыщиков снова ослабнет, и, выбравшись из него, начали долгий и трудный путь домой. По Франции двигались пешком и на крестьянских подводах, а когда въехали в германские земли, постепенно приоделись, стали пользоваться комфортом, дилижансами и постоялыми дворами.

В Польше Андрей снова выглядел, как и положено ему, аристократом, а Симон при нем стал чем-то вроде секретаря или управляющего. На дворе был уже конец марта, санный путь грозил вот-вот кончиться, когда они, наконец, приблизились к границе Российской империи в районе Гродно. Рассчитывали пересечь границу уже к вечеру, но в их карете сломалась ступица одного колеса. Застряли часа на четыре. Пришлось заночевать. Зато к границе подъехали не в темноте, а при ясном солнышке и с праздничным настроением.

Но настроение сразу же и испортилось. С бумагами Симона проблем не обнаружилось. А вот с личностью Андрея проблемы возникли.

— Простите, ваше благородие, — сказал Андрею дежурный офицер, — но сюда на вас циркуляр пришел, арестовать по прибытии и отправить в Петербург по этапу. Извольте вашу шпагу!

Андрей, наверное, мог бы отбиться, будь это чужая граница, он так бы и сделал, но это была своя. Он подчинился.

Офицер сочувственно смотрел на Андрея.

— Мой вам совет, — сказал он, — деньги, наверное, у вас есть. Под ваше честное слово дам вам солдата в сопровождение, нанимайте сани и езжайте с богом до следующего этапа. Это верст пятьсот. А там уж, как договоритесь. Иначе застрянете здесь надолго. Когда еще этап соберется, а распутица не за горами.

Андрей поблагодарил офицера и последовал его совету. А Симон, когда Андрея арестовали, исчез. На секунду не задержался. Хоть слово сказал бы. Как-то невесело сразу стало.

Медленно продвигался к Петербургу Андрей в этот раз. Начальники на этапах разные попадались. Некоторые шли навстречу приличному человеку, а были и такие, кто ни на шаг не отступал от инструкции. Тогда приходилось ждать, когда соберется достаточно арестантов, чтобы с ними отправить конвой.

Бывало, что его везли вместе с кандальниками. Кто-то объяснил Андрею, что арестованных простолюдинов всех сразу заковывают в кандалы. А если арестант из благородных, то только по специальному приказу, или если буянить начнет. На ночлег же его отделяли от кандальников. Разрешали кормиться за свой счет. Кроме самого себя других арестантов из благородных Андрей на этом долгом пути не встретил.

Был уже апрель, когда Андрей окончательно застрял в Пскове. Местный начальник категорически отказался снаряжать этап, пока не кончится распутица. А она и не началась еще.

Андрей совсем приуныл. Правда, жить ему разрешили не в пересыльной тюрьме, а на постоялом дворе. Лучше, конечно, но не легче. Мучительно соображал, за что же его арестовали. Если бы французы, было бы понятно, а вот от своих, ну никак не ждал такого. Никакой вины он за собой не находил. Разве что не все кареты с деньгами ему удалось сжечь. Правда, сколько их сгорело, сколько уцелело, он, конечно, не знал.

Днем, сидя в тоскливом ожидании за обедом в трактире, сквозь грязное окно он увидел, как по улице проскакало несколько казаков. Проскакали и скрылись, что из того. Но не прошло и пятнадцати минут, как казаки вернулись к трактиру и толпой ввалились в него. Впереди всех вошел Симон в мундире казацкого сотника. Щурясь со света, оглядел темноватый зал и бросился к онемевшему от изумления и радости Андрею.

Обнялись крепко. Андрей даже почувствовал, что на глаза навернулись слезы:

— Как, как ты сюда попал?

— Дозвольте доложить, ваше благородие, — уже по военному заговорил Симон, — как вас арестовали на границе, решил времени не терять. Кинулся скорее в Петербург, еле пробился к начальнику «Особенной канцелярии». Теперь ее возглавляет полковник Закревский. Все ему рассказал подробнейшим образом. Дня три он вашим делом занимался. Концов найти не мог, наконец, выяснил, что к чему, потом выправил бумагу, чтобы вас освободить. Ее я здешнему начальнику вручил. Вы свободны! Где ваши вещи?

— Какие вещи, Симон! Готов ехать в Петербург хоть сию секунду! — закричал Андрей.

Не столько длинен, сколько долог в распутицу путь от Пскова до Петербурга. Конец апреля. Тают снега, вскрываются реки. Не пройти и не проехать. Триста километров с трудом преодолели за две недели. Иной раз, жизнью рисковали на переправах через ставшие на время бурными и глубокими тихие летом речушки.

В десятых числах мая весь в дорожной пыли и грязи добрался, наконец, Андрей до отчего дома. Отмылся, чуть-чуть отъелся, пообщался с отцом, но лишней минуты дома не задержался. Надел свой новый мундир, дожидавшийся хозяина почти два года, и бросился в Петербург.

Закревский принял его с распростертыми объятиями. Выслушал его внимательно. О том, что фальшивые деньги и карты преподнести французам удалось, он, конечно, догадывался, а вот про попытку Андрея сжечь кареты с ассигнациями, знать, конечно, не мог.

— Пойду, доложу Барклаю-де-Толли, порадую его, — сказал Закревский, выслушав восторженную речь юноши, — а вы пока здесь посидите, остыньте чуть-чуть. Кстати, все, что вы мне сейчас рассказали, надо вам будет на бумаге изложить. Особо отпишите про Петра Разина, про Дениса, да и о Симоне не забудьте. Все должны быть награждены достойно. И павшие, и живые. Я уж об этом позабочусь.