Генрих Аванесов - Земля Бранникова

Федька подарок принял, поклонился доктору. Слов же никаких при этом не сказал. Не мастер говорить он был.

А Степка с микстурой учудил. Весь пузырек в первый же день выпил. В пять приемов, как было велено. Решил, зачем неделю лечиться, за день оно быстрее будет. Не помогла, однако, ему микстура. Хорошо, что хоть не помешала. И все же Степка тоже шел на поправку, хоть и чуть медленнее, чем его товарищи.

А Анджело доктор в этот раз выслушивал и выстукивал очень долго. Еще раз повторил свои рекомендации на счет растираний и посоветовал по утрам делать легкие физические упражнения, чтобы кровь разогнать.

К рождеству Анджело стал чувствовать себя получше, а остальные и вовсе одолели свои хвори. Правда, расстаться с костылем Андрей еще не мог. Доктор говорил, что нога станет полностью послушной хозяину еще месяца через два, а то и три. Так что жизнь в доме Ивана Николаевича постепенно вошла в обычный ритм с неспешными завтраками, обедами и ужинами, разговорами за едой и после нее. Баню в медицинских целях теперь топили часто. По четвергам ждали визита доктора и много времени проводили в библиотеке.

В награду за вызволение сына из военной беды Иван Николаевич, как мог, наградил Степку и Федьку. Всякие там ордена да медали были не в его власти, а вот дать вольную Степану и его семейству он мог, что и сделал незамедлительно. Федька же и так был вольным казаком. Ему Иван Николаевич дал денег на постройку собственного дома. Федька деньги взял, но со стройкой решил не спешить. Флигель при барском доме его вполне устраивал, тем более что уходить от барина он не собирался, как, впрочем, и Степка. Оба другой жизни себе и не мыслили.

С приездом сына Иван Николаевич взял за правило по вечерам заходить к нему. Впервые отец и сын заговорили между собой на равных. О чем? Да обо всем: о жизни и смерти, о тяжелых боях, а больше всего о будущем, даже и не своем, а страны.

Несколько позже место для разговоров переместилось в столовую, где за завтраком, обедом и ужином Иван Николаевич встречался с сыном и с Анджело. Он оказался умным, интересным и весьма деликатным собеседником. Разговор, как правило, шел на французском, что позволяло гостю участвовать в нем. Но когда отец и сын переходили на русский, он покидал столовую.

Анджело многое знал из истории стран Средиземноморья и умел интересно рассказывать об этом, благо, времени для разговоров у всех было предостаточно. Как-то раз он отвлекся от своего повествования о нравах католических священников и заговорил о другом, что, видимо, интересовало его в данный момент гораздо больше:

— Господа, я уже месяц живу в вашем гостеприимном доме, слушаю и участвую в ваших разговорах. Моя признательность не знает границ, и я боюсь, что никогда в жизни мне не удастся отблагодарить вас за все, сделанное вами для меня. Единственное, что в моих силах, так это поклясться честью, призывая в свидетели всех святых, никогда и ни при каких обстоятельствах не воевать против вас, против России, о которой вы так печетесь.

Я давно заметил, что предметом ваших обсуждений всегда становятся государство, армия, крестьяне. Вы никогда не обсуждаете семейные проблемы, свои доходы и расходы. Как будто эти проблемы для вас просто не существуют.

В нашей стране совсем иная система ценностей. У нас на первом месте всегда стоит семья. Ее интересы для нас превыше всего. Ради нее мы объединяемся с другими, прежде всего, родственными семьями и создаем кланы, с которыми не может не считаться наш сюзерен. В нашей маленькой стране всего несколько таких кланов, которые и определяют политику сюзерена. В немецких княжествах все обстоит примерно так же. У вас же все наоборот!

Отец и сын недоуменно переглянулись. Оба никак не ожидали подобной реакции. Для них, действительно, государство значило больше, чем семья, и это им казалось естественным. Потому что процветание государства, по их мнению, было залогом процветания семьи, но никак не наоборот. В то же время оба сознавали, что расставленные ими для себя приоритеты совсем не носят всеобщий характер. Для многих, возможно, для большинства, приоритеты могут быть иными. Не об этом ли свидетельствуют те многочисленные письма, что совсем недавно разбирал Иван Николаевич? И это, притом, что большинство населения страны не знает грамоты, а потому и не пишет. Сколько таких писем будет потом, когда крестьяне научатся писать.

— Наверное, — подумал Иван Николаевич, — когда все население страны овладеет грамотой, тонкий ручеек жалобных писем превратится в мощный поток, который сметет с дороги воров, казнокрадов и разгильдяев. Да-да, дело в грамотности, в знаниях, — решил он для себя и ничего не ответил на реплику гостя.

Андрей тоже не нашел, что сказать, но про себя подумал: — Наверное, существует не одна модель государства. У нас, например, царь — всему голова, а мы его подданные, ему полностью подчиняемся. А может быть и наоборот. Мы, граждане страны, выбираем эту самую голову. Тогда она должна подчиняться нам. Вспомнились ему и лекции по истории, слышанные им в Сорбонне, в том числе и о французской революции, но слово «демократия» он даже про себя не произнес, считая его опасным для своей страны. Считал он его опасным и для бедных итальянцев. Могли бы и сами в этом убедиться, глядя на французов и на их революцию.

Вопрос о том, кто для кого существует, государство для граждан или, наоборот, граждане для государства, здесь, в Петербурге, был решен однозначно в пользу монархии. А иначе и быть не могло.

Так что тирада Анджело повисла в воздухе, смутив ее автора, и без того находившегося в нелегком положении, к чему относился он с некоторой долей юмора, чем, возможно, маскировал неуверенность в завтрашнем дне. Кто он? Военнопленный, или так, случайно заехал погостить в Петербург во время войны. Собственное же здоровье его как будто и не беспокоило вовсе.

Не сразу понял состояние иностранного гостя Иван Николаевич. А когда понял, что с позиции офицерской чести здесь не все в порядке, решил помочь ему определить свой статус. Посоветовался с сыном и написал письмо полковнику Закревскому, сообщив сперва, что поручик Славский, раненый в битве при Бородино благополучно добрался до Петербурга и сейчас находится в доме отца на излечении. Как водится, Федьку с письмом послал. Но вернулся тот ни с чем. В министерстве сказали, что Арсений Андреевич при армии. Зимует где-то в Европе, а когда появится в Петербурге, неизвестно. Но письмо взяли. Пообещали передать, когда оказия сложится.

Было это еще в декабре. А в январе в дом Ивана Николаевича пожаловал собственной персоной Арсений Андреевич Закревский. Уже и не полковник вовсе, а генерал-майор. Неожиданно пожаловал и без предупреждения.