Ирина Потанина - Труп из Первой столицы

«Вот вам всем!» — с невесть откуда взявшимся ехидством подумала Света, не забыв при этом в который раз порадоваться, что Коленьке на работе выдавали форму, избавляя от необходимости что-то нашивать или отпарывать, заботясь о моральном и социальном значении собственной рубахи.

В момент, когда очередь немного рассосалась, и оставалось всего несколько шагов, чтоб оказаться в вожделенном зале, кто-то уверенно и твердо взял Свету за локоть:

— Товарищ Инина-Горленко, не спешите! Пройдемте, мы должны поговорить!

— Пустите меня немедленно, пожалуйста! — забормотала Света, настойчиво оттаскиваемая вниз по лестнице. Разрываясь от противоречивого желания немедленно кинуться в драку, не обидев при этом обидчика, она слегка растерялась. Невысокий дядька солидного возраста в пахнущем лекарствами костюме производил впечатление интеллигентного доброго человека, но держал при этом Светин локоть так крепко, будто был хорошо натренированным хулиганом. Серые глаза его смотрели мягко и вроде бы умоляюще, но тонкий рот кривился словно бы в насмешке. А нос, похожий на орлиный, казался носом очень строгого человека.

— Не беспокойтесь, я сейчас все объясню, — сказал он, подталкивая Свету к окну вестибюля, где, опираясь на подоконник, стояла совсем юная девушка с загадочным выражением лица. Глаза ее были закрыты, а пальцы, словно сказочную волшебную палочку, артистично теребили белую трость. — Меня зовут профессор Соколянский, а это Лена, моя ученица и помощница, — многозначительно сообщил он.

— Света, — из глупой привычной вежливости представилась Светлана и протянула девочке руку. Та на дружеский жест никак не отреагировала.

— Вы, кажется, нас не вспомнили, — забеспокоился профессор. — Вам говорил о нас товарищ Кулиш. Я ученый-дефектолог, педагог, создатель харьковской школы слепых. Микола Гурович рассказывал вам о моей работе и о Лене, которая, хоть и слепа, но видит в этой жизни куда больше нас с вами.

— Извините, — Света засмущалась и убрала было руку, но тут слепая точным движением перехватила ее и пожала.

— Вам не за что извиняться, — тихо сказала она, улыбнувшись. — Я не привыкла к рукопожатиям, поэтому не сразу нашлась, как отреагировать на взмах вашей руки. Только сейчас поняла, что это ваш способ знакомства. У нас он немного другой. Вы позволите?

Прежде чем Света успела что-то сказать, холодные тонкие пальцы быстро пробежались по ее лицу.

— Прекрасно! — произнесла Лена через секунду. — Вы выглядите именно так, как я себе представляла.

«Это хорошо или плохо?» — собралась спросить опешившая Света, но не успела.

— Это хорошо. Чудесно, когда человек красив не только добрыми намерениями, но и внешне. Только вы зря не высыпаетесь. Морщинку на лбу пока не видно глазами, но таким, как я, она уже сообщает о вашей утомленности.

— Леночка отличный физиономист! — с гордостью произнес профессор. — Когда мой друг Семен Макаренко услышал, что я взял себе в секретари незрячую ученицу, то списал это на мою профессиональную деформацию. Но, познакомившись с Леной, стал всерьез строить планы по тому, как бы ее у меня сманить, — Соколянский улыбнулся с явной гордостью. — Знаток человеческих душ, Антон почувствовал, насколько верно она трактует окружающие события, сколько в ней житейской смекалки и рационализма, ничуть не идущей в разрез с чистотой ее души… — Он говорил о живом человеке так, будто тот вовсе не стоял рядом, причем девочке это явно было привычно и совсем ее не смущало. — Когда-то я имел неосторожность спорить с нашим агитпропом. Вы помните плакат «Неграмотный — тот же слепой! Всюду его ждут неудачи и несчастья»? Я был возмущен таким оскорблением слепых и подал жалобу. Леночка тогда сразу поняла, что добром это не закончится, хотя формально никаких претензий по поводу жалобы мне не предъявляли. Когда меня арестовали, — профессор перешел на шепот, — именно Леночка добилась реабилитации и освобождения. Одна из моих лучших учениц, очень талантливая девочка, слепоглухонемая, которой мне удалось вернуть речь и веру в себя, переписывалась с Горьким. Леночка убедила ее пожаловаться Буревестнику на мой несправедливый арест. Лена как чувствовала, кто может помочь, и, главное, кто захочет помогать. Через два месяца заключения, когда я уже был уверен, что пропал, меня выпустили, извинившись и сняв все обвинения. Вот как бывает! И, кстати, наш Гнат Мартынович, — профессор кивнул вверх в сторону лестницы. — Он ведь тоже был уже арестован. Взял в предисловии к своему сборнику и надумал пошутить, мол, жаль, что он не граф, что не Ходкевич, а простой Хоткевич, но, мол, ему вообще-то это не мешало жить замечательную жизнь, знать множество народа, вот, мол, и с тем, и с тем когда-то был знаком. И среди прочих он упомянул Петлюру. За что, понятно, сразу был призван к ответу. Но отпустили очень быстро. Поняли, что это было шапочное знакомство и придираться не стали. Вы понимаете, что это значит? — Профессор посмотрел на Свету очень серьезно, и ей сделалось не по себе. — Значит, шанс есть всегда. Я, знаете, кем только в жизни не был — то оказался введен в состав Верховного суда по делу над Союзом Освобождения Украины, то сам стал заключенным, то уважаемый профессор — то ничто, но никогда не забываю главное — знай свое дело, люби его, работай честно, и всегда будет шанс на лучшее. Понимаете? — Света решительно не понимала, но он продолжал. — Те люди, о которых мы вам сейчас расскажем, они… Какие бы они ни были, но они любят свое дело. И делают его с полной, решительной самоотдачей… Я, кстати, набрался смелости и про них тоже написал Горькому, но тот молчит. Ходят слухи, что его практически изолировали от реальной жизни, ему нарочно не передают корреспонденцию, чтобы перестал уже опекать всех униженных и оскорбленных…

— Профессор, Светлана хотела пойти на выступление, а мы ее отвлекли. Давайте принесем извинения и перейдем, наконец, к нашему делу, — с укоризной произнесла слепая, а профессор принялся спорить.

— Выступление? Ах, да… Но разве это важно? Был бы это творческий вечер — другое дело. Вот, знаете, в 1902-м в этих самых стенах во время археологического съезда Хоткевич сотворил самое настоящее чудо. Под его руководством тут дала концерт капелла кобзарей Левобережья. Это было божественно! Это было незабываемо! Можно ли после этого всерьез относиться ко всем этим нынешним лекциям из-под палки? — Профессор так легко переключался от спокойного шепота на восторженные возгласы, что Света невольно шарахалась. Правда, Соколянского это, кажется, не слишком смущало. — Краткий доклад о забытом украинском классике. «Образовательное мероприятие», как сейчас говорят. Что в переводе означает — «Мы отметим галочкой, что вы тут были, а вы поразвлекайте публику впустую, ни в коем случае не высказав никакой глубокой мысли». Понятно, что Хоткевич — это сила. И он, возможно, даже сквозь цензуру хоть что-то передаст, но много — не позволят.