Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

Старая коптяковская дорога

– В ево, – кивнул парень.

– Подвезёте? Не стесню?

– А чё ж не подвезти? – смело сказала баба. – Залезай, нас не убудет.

Устраиваясь на сене, в котором стояли десятка два горшков и кувшинов, обвязанных вместо крышек холстиной, Яковлев деликатно поинтересовался:

– На рынок молочное везёте?

– Оно и есть. Творог ещё, и масло, обрат тоже… Молоко есть. Налить парного?

Неожиданно комиссар почувствовал, как в желудок ему вцепился голод.

– Это я должен вас угощать, – слегка смутился он. – Вы же меня везёте.

– Да что ты, служивый! – подобрела баба. – Ты своё делаешь, мы своё.… Служи начальству верно, а народ тебя покормит.

– Как ты, мать, однако, интересно рассуждаешь! – с уважением отметил Яковлев.

– Ты чей? – спросила крестьянка, снимая тряпицу с небольшого кувшина. – Из красных али из этих… из чехов?

– А вы как думаете? – поинтересовался Яковлев.

Парень и баба тревожно переглянулись и отвечать не стали.

– Пей, служивый, – сказала баба, протягивая ему кувшин. – Ещё тёплое.

Густое желтоватое молоко мгновенно утопило зверя в желудке Яковлева.

– Благодарю вас. От души, – сказал Яковлев, возвращая кувшин. – Спаси вас Бог. Как звать тебя, матушка?

– Ещё вчера Ариной звали.

– Сын? – Яковлев кивнул на парня.

– Петруха мой. Последыш.

– Семья-то большая?

Мать и сын одновременно вздохнули.

– Пятеро. Все сыновья, Петруха шестой. Всех забрали на войну. Так и не пришли сыночки до сёго дня. И вестей от них нет, хоть войну с немцем объявили конченой. С год, наверное, ничего. Живы али нет, знать не знаем.

Арина перекрестилась.

– А отец?

– Отец… Батьку нашего германец снарядом разорвал, сразу на третий день, как война началась. Командир ихний писал мне: «Геройская смерть». Только не сказал, где похоронил, как найти могилу. В Германии где-то. Если было что похоронить, – добавила она.

– Да, много горя на Руси, – сказал Яковлев. – Прости, Арина, не хотел огорчать разговорами.

– Огорчай не огорчай, – махнула худой, словно белая палка, рукой баба. – Всё одно не вернёшь. А без хозяина… сам памаш.

– Дай Господь вам удачи.

– Так ты, дядя, из большевиков будешь? – обернувшись, поинтересовался парень.

– С чего ты взял?

– Бога поминаешь, а не крестишься.

– Вам-то кто милее? – усмехнулся Яковлев.

– Да всё нам, христьянам, едино – белые, красные. Земли бы дали. Тятьке по едокам нарезали, а как братья́ вернутся, ещё и по хозяевам получат. Большевики обещали, – добавил осторожно Петруха.

– И ты им поверил? Правду говори! – потребовал Яковлев.

Парень испуганно отвёл взгляд и стал озираться по сторонам.

– Так кто скажет, кому там можно верить? – сказал он, наконец, угрюмо. – Наобещать, кто хошь может. А потом обманет. Много таких мы слышали.

– Уж это точно, – добродушно согласился Яковлев. – Сплошь и рядом все обещают, кому не лень. Только бы в армию заманить.

– Стало быть, дядя, ты из белых? Офицер? – осмелел Петруха.

– Из красных я, Петруха. И тоже офицер.

Арина с Пётром в страхе переглянулись.

– Да вы не бойтесь, не кусаюсь, – усмехнулся Яковлев. – И сатанинских рогов у меня нет. Нас, большевиков, белые с рогами рисуют – видели?

Петруха молча погнал лошадь рысью. Но скоро кобыла стала ронять пену с губ, парень придержал вожжи, и савраска с облегчением перешла на шаг.

– Смотри-ка! – вдруг сказала, обернувшись, Арина. – Да никак лес горит?

Над лесом, в стороне Ганиной Ямы, поднимался чёрный тяжёлый дым.

Петруха принюхался.

– Как свинью опаливает кто-сь. Или скотину жгут.

– Что мелешь, Петруха! – прикрикнула Арина. – Зачем убоину сожигать-от?

– А язва? Сожигают падаль, чтоб зараза не пошла.

Арина пожала плечами, а Яковлев заявил:

– Молодец, Петруха, быстро понял, что к чему. Он у тебя сообразительный. Да, Арина?

– Да уж какой есть… – ответил вместо матери Петруха. – И в том году сожигали падло с язвой, в соседней деревне, потому до нас зараза не дошла. А в Коптяках…

Но Яковлев не дал ему рассказать, что было в Коптяках. Из-за поворота показался делоне с Чайковским за рулём, рядом с ним сидел матрос Гончарюк. Он издалека увидел комиссара и махнул ему бескозыркой.

– Спасибо, хозяева, – сказал торопливо Яковлев. – Здесь я и выйду.

Он подождал на обочине в утренней тени, пока автомобиль найдёт место для разворота и вернётся. Водитель выглядел свежо, словно и не провёл ночь за рулём, а матрос явно устал: на щеках подросла седоватая щетина, усы невесело провисли. Широкие флотские клёши были в грязи и в болотной тине.

– Доложите оперативную обстановку, Павел Митрофанович, – сказал Яковлев, усаживаясь на заднее сиденье. – Что вы так долго? Нашли? Вижу, не нашли.

– Не нашёл, – покачал головой Гончарюк. – А долго – так в монастырь успели заскочить. Вслед за Евдокией Фёдоровной.

– Куда же он мог подеваться?

– Думаю, товарищ комиссар, утонул хлопчик, – сказал матрос хмуро.

– С чего вы взяли?

– Шёл я по следу чётко, след хороший был. Пацанёнок даже вставал, но прошёл совсем немного. Снова ползком двинулся. Потом слышу, впереди вроде как ахнул кто-то, тихо так и жалобно. Я бегом туда. И с налёту в болото въехал. Тут след и оборвался. Сначала, несколько шагов кочки и дно твёрдое. Потом враз, как обрыв, трясина. Попал в неё ногой – сразу потянуло! Еле выбрался. Так это потому, что я второй ногой ещё на твёрдом стоял. Иначе, может быть, мы с вами больше не увиделись бы. А он, видно, сразу бухнулся. И всё. На всякий случай я осмотрел вокруг – ничего. Никакого следа. Всё. Трясина, смертельная. Кинул в неё камень – сразу заглотило.

– Удивительно, как он вообще двигался.

– Верно, жить сильно хотел, – вздохнул матрос. – Жаль мальчишку.

– Жаль, – согласился Яковлев. – Сколько же, кроме него, детей погибло по всей России… И ещё погибнет. Если советская власть не спасёт.

– У переезда патруль, – сообщил Чайковский. – Никого не пропускают. В обе стороны.

– Кто не пропускает?

– Красноармейцы, с офицером.

– Не по наши ли души? – напрягся Яковлев.

– Не думаю, товарищ комиссар. Мы-то нигде себя так и не показали. Часовые объясняют: временно запретная зона. Якобы диверсантов белых и чехословацких ищут. Два дня будут искать. И проезда ещё два дня не будет. Народ шумит и не расходится.

– Спецы – высший класс, – восхитился Яковлев. – Точно знают, что белые диверсанты будут скрываться ровно два дня, а потом их сразу поймают. Нет, это они Ганину Яму оцепили. С запасом.

– А там что?

– Там, дорогой Павел Митрофанович, доблестные чекисты рубят Романовых и прислугу с доктором на шашлык по-карски и тут же сжигают.

– Рубят? – ошалело обернулся к Яковлеву матрос. – Бр-р-р! – он передёрнул плечами. – Я бы, наверное, не смог.