Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

– Никаких танков на чёрном рынке не было! – обиженно возразил Гайда. – Так что не можно нас обвинять в спекуляции танками.

– Да кто же вас обвиняет?! – рассвирепел адмирал. – Я всего лишь хочу услышать от вас правду! Ведь вы всё понимаете, не изображайте из себя ягнёнка!..

Колчак неожиданно сбавил тон.

– Всё вы понимаете, – осевшим голосом повторил он. – Я знаю: вы настоящий друг России, верный боевой товарищ, мы вместе уже немало пороху понюхали. Вы видели, как они одеты?!

– Александр Васильевич, – страдальчески произнес Гайда и встал. – Скажу вам больше: я видел, как они, наши боевые соратники, – раздеты ! И, как настоящие русские, стойкие и сильные воины, они всё мужественно терпят. Ни слова жалобы! Никаких претензий! Никаких просьб! Глядят орлами – как один. И готовы в бой хоть в шинелях, хоть в лаптях. И никто не сможет их остановить на пути к победе!

Колчак глотнул и уставился на Гайду. Жанен кивнул и снова разгладил свои изумительные душистые усы. Сахаров и Дидерикс переглянулись, причём, Дидерикс презрительно фыркнул, а Альфред Нокс отложил трубку и несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши.

– Замечательные слова! Лучше и не скажешь, – заявил англичанин. – Полностью поддерживаем вас, господин генерал Гайда.

Колчак вскочил, моргая влажными глазами, ринулся к Гайде, обнял и расцеловал в обе щеки бывшего чешского аптекаря в генеральском русском мундире, для чего Колчаку пришлось подняться на носках. И отойдя, адмирал сказал торжественно, обращаясь к Сахарову и Дидериксу:

– Если я… Если мне доведётся пасть на поле битвы… Да… – и крикнул: – Да! Друг и брат Радола Гайда – славный генерал Гайда меня заменит на боевом посту! О лучшем преемнике я и мечтать не могу.

Резко повернувшись, адмирал снова сел в своё кресло и замер в нем, словно натуральная, хотя и беззубая, Химера.

– Как это понимать? – шёпотом спросил Сахаров у Дидерикса и услышал в ответ:

– Потом, потом… Запомните хорошенько всё, что видите.

Гайда трагически поднял обе ладони:

– Нет, нет, Александр Васильевич! – с жаром запротестовал он, улыбаясь и пряча в прищуре круглые серые глаза. – Дай, Матерь Божья, мне сил оправдать доверие русского и моего народа. И лично ваше. Смею надеяться, что мою Сибирскую армию вы поставите на самую важную огневую позицию.

– Безусловно, – ласково заверил Колчак. – Между прочим, когда я дал вам армию, много пришлось мне услышать упрёков. И даже клевет. От завистников ваших. Немало их у вас… Назначение почётное – именно от Сибирской армии и, конечно, чешского легиона зависит успех весеннего наступления… Ну, что же? На сегодня всё? – спросил он у всех.

– Позвольте, Александр Васильевич, немного всё же пояснить коллегам и союзникам, – сказал Гайда.

– Что? Что ещё пояснять? – вернулся в прежнее раздражительно-нетерпеливое состояние Колчак. Теперь его глаза приобрели стеклянный мёртвый блеск и перебегали с предмета на предмет на столе. – Всё сказано на сегодня.

– Принцип нужно прояснить, умолчать не могу, чтоб не было неясностей и обид… – начал Гайда.

– Я вас понял! Дельная мысль. Всё обдумаю и сообщу! – нетерпеливо пообещал адмирал.

– Но я ещё не высказался…

– Всё на сегодня?! – ещё больше раздражался Колчак.

– Позвольте, Александр Васильевич, одно соображение, – произнес Сахаров. – Не из нашей, военной, области. Скорее, государственной.

– Не позволю! – рявкнул Колчак. – Не позволю! Забыли, генерал? Напомню: офицерскому составу запрещено заниматься политикой. И генеральскому.

– Вот потому-то мы и потеряли армию и флот в первые же дни Февральской революции! – мрачно произнес Дидерикс. – Мы не занимались политикой. А эсеры с кадетами занимались. И взяли нас, как слепых котят. Армию и флот уничтожили в два дня. Мы сдались врагу без сопротивления. Ведь сопротивляться в политической борьбе нам было запрещено! Неужели никаких выводов так и не сделано?

– Кроме того, – Сахаров мягко поддержал Дидерикса. – Разве то, чем мы заняты каждый день, – не политика?

– Вы, Константин Вячеславович, лекции из Клаузевица мне не читайте, – недовольно отрезал Колчак. – Всё помню, ещё с академических времён.

– Мне хотелось бы только привести пример из народной жизни, теперешней, – возразил Сахаров. – Из той, заботы и тревоги которой не всегда до нас доходят. К сожалению. А должны.

– Только побыстрее, милости прошу!

– Ваше высокопревосходительство! – встал негодующе Сахаров. – Коль скоро вам не угодно знать, что происходит на вверенной вам территории…

– Угодно! Угодно!.. Да сядьте вы, наконец, мы же не на балу в институте благородных девиц!

– Садитесь, – шепнул Сахарову Дидерикс. – Продолжайте, потом всё вам объясню.

Разное начальство видел за свою военную карьеру Сахаров – и поумнее, и поглупее. Но даже Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, при всём его самодурстве, тупости и беспричинной жестокости, не вызывал своими полубезумными выходками такого смятения пополам с досадой, какие испытывал Сахаров сейчас, в присутствии Колчака. Тем не менее, речь шла о слишком важных вещах, здесь нет места обидам. И Сахаров приказал себе успокоиться.

– Я должен вернуться к своей поездке по Самарской губернии, в село Марьевку, где доблестные чешские легионеры осенью выпороли половину самых уважаемых, в первую очередь, зажиточных крестьян без всякой их вины.

– Господин генерал! – возмутился Гайда. – Мы, кажется, уже всё обговорили!

Сахаров глянул на Колчака, тот кивнул. Тёмное лицо адмирала было неподвижно, как у Химеры. Он справился с лицом, но не с руками, которые нервно сжимались в кулаки и разжимались, вступали в борьбу друг с другом, выкручивали пальцы и щёлкали суставами.

– Я долго жил в Самарской губернии, – продолжил Сахаров. – Там дивные чернозёмные степи. Крестьяне – все, как один, большие хлеборобы…

– Прошу простить меня, господа, – невежливо скрипнул Жанен. Не обращая внимания на Сахарова, вмиг побагровевшего от французского хамства, генерал вытащил серебряный брегет и открыл крышку. Колокольчики нежно позвонили восемь раз. – Увы, опаздываю. Меня ждут гости из Франции.

Он поднялся, одёрнул китель, снял со спинки стула оленью доху, с усилием влез в неё и коротко, одним движением подбородка попрощался

– Мсье женераль! – поднялся и Альфред Нокс. – Составлю вам компанию. Не возражаете?

– Ничуть. Буду рад.

Едва закрылась дверь за союзниками, как адмирал, без объяснений, вскочил и бегом скрылся за дверью задней комнаты кабинета. Через несколько минут вышел – спокойный, довольный, благодушно улыбаясь. Сахаров отметил, что зрачки глаз у адмирала уменьшились до размера песчинки.