Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

– Вот и хорошо. Расскажите, что вам известно по делу?

– По делу? По какому делу? – испуганно спросила Агафонова.

– По делу об убийстве царской Семьи.

– Мне? Мне ничего самой по себе не известно.

– Это как? – нахмурился Соколов. – Разве не ваш брат был охранником в доме, где под арестом большевики держали царскую Семью?

– Мой. Мой брат Анатолий. Только о Семье я от него слышала. А сама ничего не знаю.

– Вот и расскажите.

– Да ты не робей, Капа! – подбодрил Степных. – Господин следователь тебя защищает, тётка Фемида тоже. Ничего не бойся.

– А я … – откашлялась женщина. – Я ничего не боюсь, никакой тётки, совесть моя чистая. Что вам рассказывать?

– Ну, хоть с родителей и начни.

Агафонова задумалась. Начала говорить несмело, дрожащим голосом, но постепенно успокаивалась.

– Родители мои, и мать, и отец, – крестьяне Ноговского завода, что в Пермской области. Братьев у меня двое – Евгений, старший, и Анатолий, средний. Евгения в четырнадцатом на войну призвали, и в первый же год он к германцам в плен попал. Он и сейчас у них. Так нам Фёдор Лыткин, из местных, сказал. Он из плена сбежал и там Анатолия видел. У военного начальства мы спрашивать о нём побоялись, чтоб пособие на фронтовика не отобрали. А то и в тюремный замок посадить могли – жену его или родителей. По документу считалось, он просто пропал, и без вести. А вот брата Анатолия от воинской повинности царская власть освободила, как важного рабочего. Но он на то сказал: «Не могу сидеть на печи, когда Женю германец терзает и товарищей моих истребляет». Пошёл добровольцем. Его сначала не брали на войну. Но он добился, чтоб на фронт отправили. Много не повоевал, скоро его ранило, и отправлен был домой, как потерявший здоровье и неспособный воевать. Долго лечился, с полгода. По выздоровлении своём поехал в Екатеринбург, устроился на завод братьев Злоказовых, старообрядцев.

Я хочу, чтобы вы знали: брат мой – очень добрый, заботливый, душа у него чистая. В то время муж мой, Григорий Тихонович, и я служили в Пермской казённой палате. Когда большевики власть взяли, мы с мужем отказались у них служить и потеряли место. Жить стало трудно, с одного огорода жили. И как-то в начале Великого поста Анатолий приехал в Пермь и увидел, что мы бедствуем. Обещал помочь и уехал. Только в апреле он известил нас письмом, что у него товарищ нашёлся, Маленкин, и служит его товарищ у большевиков уездным комиссаром юстиции. Он согласился дать мужу место секретаря у себя. Так мы переехали в Екатеринбург.

Брат Анатолий заботился о нас, бывал у нас каждый праздник, а иногда в будни забегал. На заводе у него давали работу в охране, он тоже записался. Его назначили при доме с арестованной семьёй императора простым служащим, как и других рабочих.

Я часто спрашивала брата о семье Государя – как они живут, какая обстановка, как относятся к простым людям, которые в охране служат, но в большевиках не состоят. Анатолий всегда охотно и по-доброму рассказывал…

– И что такого доброго рассказывал ваш брат? – угрюмо поинтересовался Соколов.

– Рассказывал… Я правду вам говорю. Анатолий рассказывал – условия жизни Семьи под арестом были сносными. Конечно, не сладко им было, но и не тюрьма. Государь Николай Александрович очень простой был, душевный к простым людям. Всегда за руку здоровался с рабочими, которые в охране были. Разговаривал с ними подолгу о самом разном. Рабочим такое обращение нравилось. А вот Государыня и Великая княжна Татьяна – те совсем другие. Гордые, нахмуренные, на людей даже не смотрели, а разговаривали только с доктором. Людям такие презрение и гордость не очень нравились. Государя многие жалели и сочувствовали ему, и Наследника тоже всем было жалко. Ведь ребёнок, болел, как можно было дитя под замком держать? Всё время в коляске для инвалидов, а катал его другой мальчик, поварёнок… – она покачала головой и тяжело вздохнула. – Так, значит, не помню я, какого числа, но в июле месяце – это точно… Приходит, стало быть, Анатолий утром, в одиннадцать часов и сказал, что сейчас пойдёт на вокзал, а потом их всей командой в Пермь отправляют. Смотрю – какой-то он измученный, в глаза не смотрит…

– Жалованье не выдали? – поинтересовался Степных.

– Нет, господин следователь, – смело отрезала Агафонова. – Не надо так про него. Не такой Анатолий, чтобы из-за денег убиваться. Я спрашиваю: «Отчего же ты так волнуешься?» Он ничего не говорит, только головой качает сокрушённо. И слезы на глазах. Но я не отставала, мне самой тревожно стало. Брат собрался с духом и рассказал… Он рассказал такое… Такое… Мужу моему от того рассказа худо стало. А я вообще долго не могла в себя прийти…

Она замолчала.

– Продолжай, продолжай, Капа, – подбодрил Степных.

– Как бы опять хуже не стало…

– Не станет, – заверил Соколов. – Не забывай: твой рассказ не мне нужен, а закону.

– Стало быть… Стало быть, так. Он рассказал нам, что чекисты и латыши минувшей ночью убили Государя, его Семью, детей и прислугу, доктора и фрейлину.

– Как это было?

– Было так. Часу в третьем ночи… А по настоящему, дореволюционному времени, это было в первом часу… К Романовым пришли, где они спали, разбудили и велели спуститься в подвал – заманили их туда. Тут чекисты им сказали, дескать, скоро в Екатеринбург придёт враг, и потому они, все Романовы, должны быть убиты. И за этим стали стрелять. Государь и Государь были сразу убиты. Остальные только ранены – Наследник стонал, девушки страшно кричали, закрывали руками головы и кричали: «Помогите! Спасите!» Латыши их пристреливали, кололи штыками и добивали прикладами. Долго с фрейлиной возились, она всё бегала по комнате, закрывалась подушкой и громко молилась. Анатолий сказал, что на ней было тридцать две раны, а то и больше. Наследник отошёл, а княжна Анастасия оказалась живая, пряталась за матерью с отцом и притворилась мёртвой. Всё одно, латыши догадались и добивали её… – неожиданно Агафонова заплакала. – Деток жалко… не взыщите.

В тишине стало слышно, как за толстым окном пульмана зашуршал льдистый ветер, предвещая скорый буран.

– А твой брат… он в кого стрелял? – наконец, равнодушно, без тени интереса спросил Соколов.

– Он вовсе не стрелял. Там только латыши и чекисты были. Ещё мадьяры. Они и убивали. Брата моего, когда расстрел был, там совсем не было, а был он тогда в казарме и спал после дежурства. Разбудили его другие охранники, когда всё уже кончилось. У одного, кто всё видел, фамилия такая… насекомая… – она смущённо, словно извиняясь, улыбнулась. – Блохин… Или Комаров?

– Клещев, может? – подсказал Степных.

– Точно, Клещев, – обрадовалась Агафонова.

Соколов посмотрел на Степных. Тот кивнул