Наталья Рыжкова - Длинные тени грехов [СИ]

— Это так, — опустил голову повар, — можете спросить её сами.

Степан молчал так долго, что голландец забеспокоился. Но когда бывший денщик поднялся со стула, лицо его было краснее свёклы.

— Ты лжёшь, собака! — прохрипел он, и если бы мажордом не позвонил в колокольчик, вызывая стражу, Гийому пришлось бы туго. — Этого не может быть, чтобы моя Катюша! С этим! — Крайнов рухнул обратно, сжав голову руками.

— А чем это я хуже иных? — удивился француз, и сомнений в его искренности не возникло — он действительно не понимал, из-за чего столько шума.

— Уведьите его, — приказал Ван Келлер, — а призовите ко мне Катерину Крайнову да проследите, чтобы госпожа Анна не вмешивалась, — строго добавил он.

— Не единому слову этой крысы не верю, — простонал Степан, — он нас в заблуждение вводит, дабы себя обелить.

— Думаю, сейчас всьё разъясниться, — показалось или нет, но в небольших глазках мажордома блеснуло сочувствие.

Катюша тихо вошла и прикрыла за собой дверь, присела в книксене и встала посреди кабинета, делая вид, что не замечает отца.

— Скажи-ка, девица, верно ли поведал нам повар Гийом, что ты… — Ван Келлер поёрзал на стуле и вдруг покраснел, не зная, как продолжить.

Катя ждала, изучая рисунок на изразцовой печи, как будто впервые увидела этакое чудо.

— Катерина, это что же делается? — не выдержал Степан. — Да как же так? Неужели этот… негодяй правду говорит?

— Не пойму, батюшка, о чём это вы? — тихо ответила дочка.

— Так ведь… Вот говорит, что ты с ним ночью в его комнатах была! — Крайнов с трудом заставил себя понизить голос, чтобы кто за дверью не услышал.

— Кто сказал, с того и спрашивайте! — вздёрнула голову девушка.

Степан беспомощно развёл руками и посмотрел на мажордома.

— Ты, девица, должна понимать: ежели были вы вместе и в том поклясться можете, то ни повар, ни ты ни в чём не виноваты… Кроме, конечно, беспутства и разврата. — обратился к Катюше голландец. — Но в убийстве Акима Зотова вас обвинить никто не вправе.

Катя отшатнулась и вскрикнула.

— Акима Фомича убили? Бог мой! Ночью?

— Здесь, в подвале. Зарезали ножом с кухни Гийома, вот этьим, — как будто говоря о повседневных делах, Ван Келлер показал на стол.

Раскрыв глаза от ужаса девушка смотрела на нож со следами крови и плакала.

— Я бы никогда Акима Фомича не убила! Он был так добр ко мне!

— Добр? — порычал её отец. — И с ним ты тоже! Распутница!

— Добр! Да он был добр и ко мне, и ко всем остальным! — зарыдала Катюша. — А вы, батюшка, вы ничего не хотите знать и видеть! Вам бы только в покое жить-поживать!

— Да ты что? — у Крайнова подкосились ноги. — Да я ли о тебе не заботился? Не баловал тебя? Подарками не задаривал? Как ты смеешь?

— Смею! — дочка повернулась к нему, щёки её полыхали огнём, она упёрлась обеими руками в поясницу. — Подарки — это хорошо! Но вы ни слова не сказали, когда меня Александр Данилович для потехи своей выбрали! Когда полюбовницей сделали, а после, натешившись, прочь отослали и за Харитона просватали! У меня никто не спрашивал! А вы, батюшка, и рады: приданое мне обещали знатное, понятно, что молчали!

У Степана всё поплыло перед глазами, он не помнил, на каком свете находится. Сан Данилович? Как же так?! А он ничего не знал? Или Катя права — не хотел знать? Он вспомнил странные намёки, вспомнил злой укор Фроськи, намёки Перпетуи. И похлопывание по плечу князем верного слугу приобрело иной оттенок. И твёрдое обещание княгини позаботиться о Катюше — вот она господская доброта!

Очнулся Крайнов от волны свежего воздуха — Ван Келлеру пришлось ещё раз открыть окно. Катюша тихо плакала, сидя на стуле и припав головой к столу мажордома.

— Я, конечно, сочувствую тебье, Степан, — покачал головой голландец, — увы, нравы людские испортились, и порок процветает. Но мы должны идти дальше. Девица сия и французский повар более не могут быть нам интересны в связи со смертью торговца Зотова. Их следует отпустить и дозволить выполнять их обьязанности.

— Алёна, Алёнушка, люба моя, — шептал бывший денщик, — прости, не исполнил наказ твой. Не доглядел за дочкой.

Ван Келлер вздохнул и замахал Кате рукой, мол, пошла отсюда. Та встала, вытерла слёзы, и взгляд её упал на стол.

— Ох, а это у вас откуда? — удивлённо спросила, показывая на баночку.

— Так-так, — оживился мажордом, — а вещичка сия тебье знакома?

— Да, это баночка Перпетуи, — девушка шмыгнула носом, — она такая необычная, видите? — На маленькой крышечке красовался узор, похожий на тот, каким расписывают шкатулочки, — Эту баночку тётенька отдала Акиму Фомичу, когда он её навещал. Аким Фомич сказывал, горло у него болит, вот она и подарила, чтобы он лечился.

— Поньимаю, — Ван Келлер потёр ладони друг о друга, — но зачеьм? — прошептал он и потёр голову под париком.

— Ах, — вдруг Катюша прикрыла рот ручкой, — о, господин Ван Келлер, простите меня!

— За что? Или ещьё за тобой грехи имеются?

— Вы заругаетесь на меня, знаю, но, право слово, я совсем не виновата! Я ведь хотела сразу же вернуть!

Степан вышел из забытья, поднялся и присоединился к мажордому и дочери, тоже недоумевая, о чём та говорит.

— Да об этом же! — девушка приподняла над столом пресс-папье, — нельзя было его брать, но у меня под рукой ничего другого не оказалось.

Всё, что успел сделать Ван Келлер — это быстро передвинуть стул, иначе Степан Крайнов рухнул бы прямо на мраморный пол.

— Так, девица, — мажордом занял своё место и устроился поудобнее, приготовил бумагу, поправил чернильницу, — слушаю тебья. Ты должна рассказать нам всё о том, как ты взяла пресс-папье, что сделали с ним.

Степан, не отрываясь смотрел на дочь, впервые видя не маленькую девочку, находящуюся под его опекой, а взрослую женщину, которую, положа руку на сердце, он совсем не знал.

— Но я же не хотела! — Катюша заломила руки, в отчаянии глядя на бумагу, коя должна с минуты на минуту превратиться в обвинительный документ, — Да и что такого — не в первый же раз?

— То есть? — нахмурился Ван Келлер, — Как я поньял, ты не в первый раз взяла пресс-папье?

— Конечно. А что делать? Когда мне приказали в ночь орехи колоть? Щипцы только у господина Гийома, но он их никому не даёт. А я брала уже со стола Александра Даниловича, когда… Ну, когда он меня к себе в кабинет вызывал, — щёки её покрылись румянцем, — удобно потому что орехи бить.

— Допустим, согласьен — удобно, хотья не могу поньять, как можно колоть орехи вещью, для сего не предназначенной, — проскрипел голландец, — но ещё менее предназначена она, чтобы бить ею по голове старуху.

— Это как же, сударь? — пролепетала Катя. — Не понимаю я вас…

— Скажи, дочка, ты Перпетую по голове ударила вот этой… этим «прессом»? — Степан внезапно обрёл речь и понял, что будет бороться за своё дитя, как хищный зверь — отцовское сердце не могло смириться с мыслью, что его дочь — убийца.