Валерия Вербинина - Снежная роза

Анриетта расправила плечи и заулыбалась.

– Думаю, патрон, вам надо знать кое-что еще, – нерешительно начал Шапель. – Дело в том, что Арман Ланглуа… Одним словом, он исчез.

– Я глубоко сожалею, что мне приходится сообщать вам об этом, – сказал доктор Гишар, – но вы неизлечимо больны, господин граф. У вас рак – полагаю, такой же, как тот, от которого сгорела ваша мать.

– Но… но вы же раньше говорили, что гастрит… Что я… что мне нечего опасаться…

Фраза оборвалась на полуслове, да и что тут, в сущности, можно было сказать? Но Робера все же поразило, как буднично все происходит: сидишь на самом обыкновенном стуле напротив немолодого врача с широким морщинистым лицом, и он произносит твой смертный приговор.

– Я надеялся на то, что проблемы с желудком, на которые вы жаловались, действительно связаны с гастритом, – серьезно проговорил Гишар, не сводя пристального взгляда с лица собеседника. – Увы, это оказалось не так. Впрочем, если хотите, вы можете обратиться к другому врачу, но я уверен, что он лишь подтвердит мой диагноз.

Он замолчал. Молчал и пациент, раздавленный новостью, которую ему только что довелось услышать.

– А сколько…

Его голос засипел, потом задрожал где-то на верхних нотах.

– Сколько мне осталось? – выдохнул он хриплым шепотом.

– Думаю, восемь месяцев. Может быть, год. Не больше, – доктор поморщился. – Вы ведь помните, как это было у вашей матушки…

Да, он все помнит. Он ничего не забыл.

Он весь вспотел, пот тек по его лицу ручьями, и в то же время где-то в глубине он ощущал страшный ледяной холод, словно небытие уже дотянулось до него сквозь внезапно истончившийся слой его бытия.

– А вы дадите мне… Есть же лекарство? Какое-нибудь… Ее мучили ужасные боли…

– Я посмотрю, что можно сделать, – глухо донесся до него откуда-то голос Гишара. – Болеутоляющее я вам достану, но учтите: на рост опухоли оно никак не будет влиять.

…Нет, Робер не потерял тогда сознание. Кажется, даже нашел в себе силы улыбнуться на прощание доктору, который выглядел немного смущенным.

Улица неожиданно ошеломила графа кипением жизни, яркими красками. Он словно в первый раз увидел, как летят машины, как на тротуаре ездит кругами маленький мальчик на крошечном велосипеде, как кот, сидя на окне, вылизывает лапку. Впрочем, все это теперь только ранило Робера.

«Все они будут жить, а я умру… Умру».

Вот он, конец: тебе всего лишь 46, ты полон планов на будущее, у тебя жена, дочь, постоянная любовница, ты кое-что представляешь собой, ты не пустое место, нет, не пустое место – а через несколько месяцев все, что от тебя останется, засунут в деревянный ящик, свезут на кладбище и закопают. Все твои стремления, достижения, страхи, мечты, свершения – все, все окажется в земле и станет пищей для червей.

«Да еще небось наденут какие-нибудь дрянные ботинки, которые станут жать… – в порыве злости подумал он. – Или костюм, который я при жизни терпеть не мог…»

Совершенно некстати у него разыгралось воображение. Ночью, страдая от бессонницы и с мучительной тревогой прислушиваясь к ноющему желудку, он в деталях стал представлять свои похороны и понял, что даже знает, какое именно платье наденет жена.

«Эта стерва, которая меня переживет…»

Он давно разлюбил свою жену, очаровательную и властную Элен, которая вечно щурила глаза, заливалась серебристым смехом и в любой неясной ситуации говорила: «Робер, я тебя не понимаю»; но теперь он просто ее ненавидел, и мысль, что он должен будет умереть раньше ее, выводила его из себя.

«А Раймонда? Что будет с ней?»

Однако, тщательно все взвесив, он понял: ничего нового. Муж по-прежнему будет ей изменять, дети – радовать. Не о Раймонде следовало сейчас беспокоиться.

Доктор Гишар прислал ему порошки в коробочке без маркировки, предупредив, что следует принимать их каждый день. После первого порошка Роберу стало немного легче, но после второго его вывернуло наизнанку, тошнило долго и мучительно, и он весь взмок от ужаса, потому что чувствовал: смерть где-то совсем рядом, то ли сопит ему в затылок, то ли собирается положить на плечо свою костлявую руку.

– Очень странно, что вас тошнило, – сказал доктор по телефону, когда Робер пожаловался на то, что с ним произошло. – Значит, процесс зашел дальше, чем я предполагал.

После этого разговора Робер заплакал – человек, который не плакал, когда хоронили его боевых товарищей, павших на войне, и который сумел сдержаться, когда умерла мать – а умирала она долго и мучительно, все время искала взглядом своего слугу Жиру, который сидел возле постели и держал ее за руку, и лицо у него было застывшее, он словно не видел тех, кто входил в спальню и выходил из нее. Все знали, что Жиру был любовником графини, и все с любопытством ждали, какую жизнь ему устроит сын, когда мать умрет. И нотариус, хитрец Куртон, оказался тут как тут, предложил прекрасный план, как можно уничтожить Жиру, смять его, как бумажку, и выбросить, но Робер вспомнил, как мать держала любовника за руку перед смертью, подумал, что ей бы не понравилось такое мелочное сведение счетов, и отпустил слугу с миром.

А теперь он понял, что, пожалуй, даже завидует матери, завидует тому, что нашлось лицо, которое она хотела видеть перед тем, как уйти туда, откуда никто не возвращался. Потому что сам он совершенно точно не хотел видеть никого – и даже сочувствия ни от кого не желал. Жена ему изменяла и давно жила своей жизнью, любовнице от него нужны были только деньги, дочь искренне расстроилась бы, но наверняка стала бы осторожно выспрашивать, что он написал в своем завещании. О Морисе нечего было и говорить – граф знал, что его смерть только обрадует зятя, который давно жил не по средствам и зарился на деньги, накопленные графом де Круассе.

Бессонными ночами он перелистывал свою жизнь и поражался, до чего, оказывается, нелепой она была, и куцей, и какой-то ненастоящей, если говорить начистоту. Какое-то подобие настоящего он ощущал только на фронте, куда отправился наперекор отцу, которого не любил. Старый граф прочел ему нотацию, что пушечным мясом должно служить всякое быдло, в то время как людям благородным стоит поберечь себя и отсидеться в тылу или при штабе. Но иные из тех неотесанных простых людей, которых Робер встретил на войне, стоили всех аристократов, которых он знал, и он лишний раз убедился в том, что его отец – закосневший в предрассудках болван.

Когда Шарль, его старший брат и наследник титула, погиб, Робер не догадался, что судьба сыграла с ним первую из шуток, которые припасла нарочно для него. Его самого вполне устраивало, что он будет следующим графом де Круассе, и он знал, что справится со своими обязанностями куда лучше любого из родных. Еще до войны он женился, но теперь, когда он пытался вспомнить, почему выбрал именно Элен, то становился в тупик. Вероятно, она подходила ему, потому что была из хорошей семьи, и прекрасно воспитана, и вдобавок самозабвенно танцевала. Совместная жизнь показала, что они совершенно друг другу не подходят, но развод в их кругу одно время был делом немыслимым, а потом привычка просто оказалась сильнее желания что-либо менять. Кроме того, Элен вовсе не собиралась уступать свое место другой женщине (она была уверена, что настоящей целью развода является лишь второй брак) и неоднократно заявляла, что, если муж решит с ней развестись, просто так она не сдастся.