Владимир Апаликов - И Аз воздам

— Не пугай, не пугай, ишь ты выискалась! — Вилор немного струхнул — уж больно решительный вид был у Марии, да и скрученное полотенце действовало на нервы. Но сдаваться какой-то буржуазной мокрощёлке всё ещё не хотел. — Мы таких в гражданскую пачками к стенке прислоняли. Курва буржуйская будет мне тут…

Не договорил. Полотенце мгновенно, будто само по себе, взвилось в воздух, обхватило горло ветерана гражданской. Его ноги вздёрнулись в воздух, тут же грохнулись об пол, снова взлетели, снова грохнулись. Вилор покраснел, начал задыхаться, хрип вылетал из разверстого рта, руки пытались ослабить мёртвую хватку полотенца. Безрезультатно…

Из комнаты вылетела толстуха, завопила в уже знакомой тональности, немного изменив текст:

— Убивают! Убиваааают!

— Не надо кричать, — убедительно сказала Мария. — Вас как зовут?

— Глафира, — растерянно ответила толстуха, вся как-то сдулась, будто из неё выпустили воздух. — Глафира я.

— Несите, Глаша, ключ и отоприте ванную, будьте так добры, — любезно попросила Маша, чуть ослабила полотенце. — Продублируйте, пожалуйста, распоряжение, Вилор Ананьевич.

— Неси, неси, дура чёртова! — по большому счёту, грубое это приказание можно было принять за дублирование команды Марии. Толстуха так и поняла. Кинулась в комнату, вернулась с ключом, он долго не мог попасть в скважину. Вилор сопровождал возню хрипением и нецензурными характеристиками медлительности супруги. Наконец, замок клацнул, освободил дверь. Мария тут же вернула полотенце себе на шею.

— Спасибо вам большое, я вас не задерживаю. Да, и поставьте телефон в прихожую, он мне понадобится.

И скрылась за дверью. Послышался шум воды.

Страдалец, освобождённый от удавки, тяжело заворочался на полу. Жена хлопотливо суетилась вокруг него, помогла подняться. В обнимку они добрались до своей половины. Вилор рухнул на диван, принялся массировать шею, опоясанную багровой полосой.

— Влас, это что же с нами будет? — заплакала толстуха. — Она ж тебя убьёт!

— Ещё поглядим, кто кого задавит, — с паузами ответил супруг. — И не суй мне Власа! Сколь разов дуре говорить! Вилор я. Ви-лор. Можешь ты вогнать это в свою дурью башку?

— Дался тебе этот Вилор? — проворчала Глафира. — По мне, Влас — куда как красивше.

— Красииивше, — передразнил презрительно бывший Влас. — Много ты понимаешь, деревня. Я за революцию крови своей не жалел, пусть она мне в имени моём светит лучезарно. Глядишь, и по службе заметят — может, повыше куда продвинут.

— Ага, если не задвинут, — не сдавалась супруга.

— Всё-таки, вижу, придётся тебе задвинуть по хлеборезке, чтоб помнила лучше — отстранённо сказал Вилор. Помолчал, продолжил раздумчиво. — Ты вот что, Глафира. Собирайся-ка на Сухаревку.

— Зачем это? Там Николай и без меня справляется. Я думала бельё замочить.

— Потом замочишь, надо дело одно провернуть.

— Какое дело?

Вилор вплотную придвинулся к жене, понизил голос:

— Найдёшь там этого… как его… Васю-Мясо…

— Да ты что?! — всерьёз испугалась Глафира, — Ну его к лешему, не связывайся ты с ним!

— Вот тебя забыл спросить, с кем мне связываться, — огрызнулся супруг. — Слушай лучше, а то опять перепутаешь всё.

— Ох, Вла… Вилор, как бы боком нам не вышло. Зачем он тебе, душегуб этот?

— Скажешь ему, что из-за границы к соседке нашей приехала богатющая буржуйка. Вся, мол, разодетая, и денег у ней, мол, куры не клюют.

— Ты что задумал, Влас? — Глафира возвысила голос. — Ты что задумал, тетеря? Он и нас заодно порешит, не оглянется.

— Не порешит, — сказал убеждённо Вилор. — Я всё-таки в Кремле, в сердце страны работаю, почти в правительстве РЭСЭФЭСЭРЭ. Да и ты ему не Дунька с улицы. Ты думаешь, я не знаю про ваши шашни?

— Какие шашни? Какие такие шашни?! — негодующе взвизгнула Глафира, но негодование получилось неубедительным, Вилор не обратил на него никакого внимания.

— Не о них сейчас речь. Молчи, говорю, и слушай хорошенько. Скажешь ему, что есть, чем поживиться, мы никакого процента за наводку не просим. Заберёт себе всё, что найдёт. Только пусть никого не оставляет, соседку тоже… Ты поняла?

— Ой, Влас, не надо бы! Ой, не надо! Он же зверь. Как бы хуже не вышло.

— Не выйдет, я уж всё продумал. В случае чего в милицию капну — есть у меня там знакомый. А, ежели выгорит, ты подумай — вся квартира нам достанется. Заживём, мама не кувыркайся! Плохо разве?

Толстуха молчала, ела мужа глазами, полными ужаса.

— Вот и я говорю — неплохо, — заключил супруг. — Собирайся, хватит разговоры разговаривать.

— Разговаривать-то вам не надо бы, вы чрезвычайно утомлены, — доктор, сидящий на стуле у кровати Савватия, наклонился вперёд, поправил сползшее одеяло. — Давайте отложим наш разговор, не думаю, что у вас что-то срочное.

— Очень срочное, товарищ врач, очень! — Савватий попытался приподняться, не смог. — Видите — слабею. Это всё она.

— Кто она, разрешите полюбопытствовать?

— Он, Николай Алексеич, всё утро про кого-то твердит: она да она, — вмешалась медсестра, стоявшая у изголовья кровати. — Гонит встречать её. А кто она, зачем она — не говорит.

— Она — это которая она, которая… Я знаю, — несколько бессвязно пробормотал больной. — Но о ней потом. Сейчас даю вам, товарищ врач, государственной важности поручение. — Савва принял торжественный вид, ничуть, однако, не подействовавший на доктора.

— И в чём же оно состоит?

— Сейчас, сейчас, — больной принялся шарить в своём матрасе, выудил из него толстую тетрадь, прижал к груди, взгляд его стал осмысленным, ясным. — Здесь моё изобретение. Вы должны будете передать его товарищу Советскому Правительству.

— Но у меня нет выходов на столь высокие инстанции.

— Вы обязаны будете найти. Я дам вам адрес. Мой прибор должен дойти до наших вождей. Должен! Товарищ Бухарин высоко оценит мой вклад в дело мировой революции, — Савва возвёл очи горе, застыл почти в молитвенном экстазе, из которого его не сразу вызвал практический вопрос доктора:

— Так в чём же суть вашего изобретения?

— Какого изобретения? — больной с трудом вернулся в реальность. — Ах, да… Изобретение… Оно… Я, знаете ли, долго исследовал процесс глотания…

— Чего, простите, процесс?

— Гло-та-ни-я. Глотания. Я глотаю, ты глотаешь, он, она, они — глотают. Что тут неясного?

— Ясно, ясно — глотания. Вы только не волнуйтесь. И где же вы исследовали данный… гм… процесс?

— Везде, где только появлялась возможность. Как вы знаете, я долго служил в ЧК, арестованные охотно шли мне навстречу. Никто, ни одна вражеская сволочь не посмела отказаться!

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь, — Николай Алексеевич воздел толстенькие ручки, поводил ими в воздухе, успокаивая начинавшего горячиться больного. — Вы только не раздражайтесь, я всё понимаю.