Владимир Апаликов - И Аз воздам

— Вы, должно быть, знаете как врач, что человек глотает в среднем 600 раз в сутки?

— Совершенно верно, совершенно верно. И что?

— Глотает, по большей части, бессознательно. В акте глотания принимают участие 22 мышцы челюстно-лицевой области, подъязычной области и глотки. Здесь очень важную роль играет надгортанник — эластичный хрящ, который предохраняет дыхательные пути от попадания в них болюса, то есть — пищевого комка.

— И опять верно, — доктор явно заинтересовался, внимательно слушал. — Но пока не пойму, к чему вы ведёте?

— Сейчас поймёте, дорогой товарищ, — Савватия воодушевило проявленное внимание. — Веду к тому, что я изобрёл прибор, который парализует действие внутренних мышц гортани, они не реагируют на сигналы, подаваемые болюсом.

Николай Алексеевич ахнул, откинулся на спинку стула.

— Да-да-да! — Савватий насладился произведённым эффектом, даже губами почмокал, будто лизнул что-то очень вкусное. — Мышцы не реагируют! Гортань не поднимается, и надгортанник не перекрывает вход в дыхательные пути. Наступает аспирация. То есть, болюс прямым ходом идёт в дыхательные пути. Следуют кашель, рвота, удушье, смерть. При этом даже нельзя установить первопричину летального исхода. И помешать ему не-воз-мож-но! Я назвал свой прибор — фагоскот. От греческих слов: «фагито» — еда и «скотано» — смерть.

Тут уже ахнула и медсестра. Наступило молчание, длившееся долго. Очень долго. Врач и медсестра во все глаза рассматривали больного, севшего в кровати. Невероятно исхудавшее бородатое лицо его расцветало победной улыбкой, глаза отсвечивали нездоровым блеском, рот вылезавший из рыжеватых усов, кривился набок, словно собирался закричать «ура».

— И что же — вы уже изготовили этот свой прибор? — осторожно спросил наконец Николай Алексеевич.

— Ещё нет, мне всё время мешают ваши лечебные процедуры, — ворчливо отозвался Савватий. — Но практическое воплощение не составит никакого труда. Здесь, — он постучал по тетради, — собраны все данные, приведены подробные схемы и чертежи. Фагоскот сможет собрать даже школьник.

— А зачем вам этот фагоскот? — осторожно поинтересовался доктор.

— То есть, как зачем? Как это зачем? — больной подскочил на кровати, заговорил быстро, горячо. — Вы что же против мировой революции? Против освобождения всего человечества от эксплуататоров всевозможных мастей? Получается, вы — классовый враг?

— Я не враг и я не против мировой революции, — Николай Алексеевич опять успокаивающе повёл ладонями. — Просто мне не очень понятно предназначение вашего прибора.

— Да ведь это же очевидно! Фагоскот загружается в аэроплан, над вражеской страной мы его включаем, и все враги перестают существовать. Не нужно никаких бомб, снарядов и тому подобного. Не будут гибнуть наши героические красноармейцы. Одно нажатие кнопки — и классовые враги начнут задыхаться и биться в судорогах. Диапазон действия прибора может достигать 20 километров в диаметре. Это в теории, на практике, думаю, будет больше.

— А как же прибор различит, где враги, а где — просто обычные люди, обыватели, так сказать?

— Да, тут вы правы, есть некоторое затруднение. Действие фагоскота не может быть локализовано по социальной структуре.

— То есть, он поражает всех, кто попадает в зону его действия?

— Вот именно. Да. Всех.

— В том числе, и детей, женщин, стариков? Не говоря уже о столь обожаемых вами угнетённых массах?

— Я думал над этой проблемой. Тут возникает дилемма: или руководствоваться соображениями абстрактного гуманизма или гуманизма высшего.

— Вы, что же, полагаете, что существуют некие разновидности гуманизма?

— Вам, доктор, не хватает классового видения мира, запишитесь на рабфак, там вас подучат, и вы не будете задавать пустые вопросы, — снисходительно сказал больной. — Гуманизм — такая же классовая категория, как и всякая другая. Дилемма состоит в том, что нам нужно или отказаться от использования фагоскота, или, не колеблясь, применить его как можно быстрее и шире.

Савватий соскочил с кровати, стал мерно расхаживать взад и вперёд по палате. Врач и медсестра следили за ним, как завороженные.

— Я настаиваю на втором варианте. И вот почему. Отказываясь от использования фагоскота, мы уступим абстрактному гуманизму, но можем потерять завоевания Октябрьской революции и перекрыть путь её продвижению по земному шару. Тем самым мы нанесём страшный удар по всему трудящемуся человечеству и сыграем на руку только классу эксплуататоров. В конечном счёте, пролетариат, а значит, человечество проиграет.

Савватий остановился, палец его поднялся к потолку, подчёркивая исключительную значимость вывода.

— Потому второй путь представляется наиболее правильным и необходимым во имя высшего гуманизма. Революция победит всех врагов, триумфально распространится по всему миру, сделает счастливыми миллионы трудящихся.

— Кроме тех миллионов, которые задохнутся от вашего прибора, — уточнил мрачный доктор.

— Войны без потерь не бывает, — внушительно ответствовал изобретатель. — Кроме того, Красная Армия будет использовать фагоскот лишь против напавших врагов. А нападут они, потому что пролетариат в странах-агрессорах не поднялся до осознания своей исторической миссии, не помешал нападению на нашу Республику — оплот мира и социализма. Таким образом, гибель несозревшего пролетариата послужит повышению уровня революционного самосознания трудящихся масс в других странах, заставит их революционизироваться быстро и решительно.

— А детки-то как же? Детки-то? — закричала вдруг медсестра. — Их тоже твоим аппаратом травить?

— Дети до трёх лет не подвержены действию фагоскота, — ответил Савва.

— А те, кто постарше?! С ними как?

— На их место придут младшие возраста, из них мы воспитаем в дальнейшем настоящих бойцов.

— Сам ты скот последний! — всхлипнув, сказала медсестра Зина.

— Всё-таки правильно я хотел тебя расстрелять, Дашка, — с удовлетворением констатировал Савва. — Несознательный ты элемент и потому подлежишь ликвидации. А прибор мой будет жить и творить революцию на всём земном шаре.

Голос автора фагоскота стал гаснуть, больной, покачиваясь, добрёл до кровати, упал на неё ничком, глухо проговорил в подушку. — Будет, будет, не остановите… не успеете…

Рука его сгребла тетрадь, запрятала куда-то в матрас. Савватий затих, сознание его унеслось в солнечную страну победившего пролетариата. Повсюду реяли кумачовые знамёна, вздымались транспаранты, шли стройные колонны радостных трудящихся. Высоко в синем небе кружили армады аэропланов, сыпали листовками с изображением его, Саввы. С высокой трибуны сам товарищ Бухарин лично приветствовал всемирного героя Савватия Трофимовича Прохорова и прикреплял к его френчу огромный орден на красной розетке. Безмерное счастье охватило Савву всего целиком…