Владимир Апаликов - И Аз воздам

Значит, уже можно приступать к делу.

К делу?

Разве можно делом называть убийство? Пусть и в отместку за злодеяние, совершённое над ней и её любовью. Всё равно, разве можно?

Но ведь это и не убийство вовсе. И она не убийца. Скорее уж палач, исполняющий приговор.

Да, но кто же вынес этот приговор? Она сама? Разве имеет право палач быть одновременно и судьёй?

А если это Божий суд? Она исполняет волю Господа. Если бы Он не хотел, то не предал бы этих зверей в её руки. Она не искала их, более всего на свете желая забыть. Они сами пришли к ней, без малейших усилий с её стороны. Сами! Ибо такова была воля Божья. Значит, она — лишь орудие Божьего суда.

Но ведь Господь сказал: «Мне отмщение, и аз воздам»? Имеет ли она право на месть?

Скреблось что-то за стеной. Негромко, въедливо. Стучало, глухо стучало её сердце.

Однако месть ли это? Появление Владимира нарушило миропорядок — страшная ноябрьская ночь влезла в её сознание и не хотела уходить. Но жить с ней нельзя, невозможно. Потому что это не жизнь, а мучительное существование, непреходящая боль и многократное умирание.

Изгнать воспоминания можно было, только убрав всех действующих лиц той ночи. Всех четверых. Следовательно, она замышляла вовсе не месть. Она собиралась совершить закономерный, необходимый акт, чтобы продолжать жить дальше. И пока этого не случилось, она не будет чувствовать ничего, не позволять себе никаких ненужных сейчас эмоций, никаких душевных метаний и смятений.

Холодный расчёт, полное безразличие сейчас — всё остальное потом.

Всё остальное — потом!

Утро в переулке встретило Марию и тётушку туманом, пронизывающей сыростью. Влага из воздуха оседала на мостовые, морщилась на дороге, кляксы-лужицы расползались вокруг трещин на асфальте. Пока добрались до Малой Дмитровки, туман чуть рассеялся. Выступили из мглы уличные торговцы, жавшиеся вдоль забора. Серые их передники намокли, скукожились. Тусклые лица были унылы, безнадёжность лежала на них, как размытая печать на обёрточной бумаге. Только рядок китайцев, усевшихся на тряпичные валики, был оживлён и весел. В корзинах рядом с ними угнездилась разноцветная экзотика: бумажные фонарики, веера, тарелочки. Китайцы щебетали по-птичьи, мешая родные и, как они полагали, русские слова:

— Биром чичас, чичас биром! Висо ест, чито надо!

Рядом с китайцем, размахивающим большим разноцветным веером, остановился солидный мужчина в чёрном кожаном пальто, с большим портфелем. Негодующе уставился на продавца.

— Ты, ходя, зачем веера продаёшь, когда не сегодня-завтра снег пройдёт? От снежинок, что ли, отмахиваться?

От фигуры вопрошающего веяло уверенностью и угрозой. Китаец залопотал что-то быстро-быстро, выпростал из кармана бумажки, они запорхали в воздухе, словно мотыльки.

— Да вам-то разве не всё равно, что они тут продают? — Мария встала перед вопрошающим. Тот, видно, хотел осадить непрошенную защитницу, но, взглянув на неё, передумал, голос его мгновенно сменил тональность, налился мёдом:

— Да ведь подозрительно же, дорогой товарищ: зима вот-вот, а он — веера. А что, если это прикрытие для шпионов?

Среди моментально окруживших их зевак, возникло оживление. Кто-то откровенно засмеялся. Солидный гражданин нервно огляделся, переложил портфель в другую руку, удалился, не проронив более ни слова. Растворилась и публика. Мария задержалась, её поразили диковинные куклы. Они сами по себе открывали огромные круглые глаза, жалобно звали «мами». Молодая китаянка, заметив проявленный интерес, защебетала ещё громче:

— Кукили хороса, биром чичас.

— Машенька, ну что ты, как маленькая? — тётушка потянула её за рукав. — Пойдём, пойдём, пока ещё рано. А там народ набежит — не протолкнёмся в трамвай.

— Подумаешь, не протолкнёмся, — беспечно сказала Маша, — извозчика возьмём.

— Извозчик-то рубля полтора запросит, а то и два. А на трамвае 20 копеек всего.

— Ты, мама Саша, такая хозяйственная стала.

— Тут поневоле станешь хозяйственной. Когда каждая копейка на счету.

— А боков своих не жалко? толкаться-то?

— Чего их жалеть? Свои ведь — не покупные. Да оставь ты эту куклу. Неужто не наигралась?

— Не могу я её оставить, мама Саша. Ты только посмотри, какая она милая, — Мария вертела игрушку, улыбалась, слушая, как она пищит. — Сколько просишь? — обратилась она к китаянке. Та тут же вскочила со своего валика.

— Петиси рубли висего, петиси, петиси!

— Это что же — пять рублей, что ли? Однако! Вот — бери и будь довольна, — Мария открыла сумочку, достала три рубля, протянула торговке. Та было открыла протестующе рот, но Маша что-то добавила на певучем языке. Китаянка громко рассмеялась — трёшка исчезла в складках её одежды.

— Ты что же — по-китайски что-то ей сказала? — удивилась Шаховская.

— Я ей напомнила хорошую китайскую пословицу: беден — так не обманывай, богат — так не зазнавайся.

— Не перестаёшь ты меня удивлять, дорогая. Но можно ли так транжирить деньги? Если уж очень захотела, купила бы куклу в магазине, сейчас и у нас научились делать сносные игрушки. А это китайский хлам, через неделю твоя покупка в хлам и превратится.

— А и пусть её, — лихо отозвалась Маша, — но пока поживём. В конце концов, все мы когда-нибудь превратимся в хлам.

— Вот мы и в философию ударились. Пойдём же, пойдём быстрее!

На трамвайной остановке уже толпилось порядочно людей. Многие курили, сизый дым нехотя поднимался вверх, собирался в небольшие облачка над головами, остро пахло махоркой. Чуть поодаль следил за происходящим милиционер в чёрной долгополой шинели, шапка смешно заострялась вверх, делая фигуру похожей на карандаш. У киоска с газетами выстроилась небольшая очередь, газеты расхватывались, как блинчики со сковородки. Любопытствующие рассматривали витрину, сплошь залепленную газетными листами. Мария взглянула поверх голов, напряглась вдруг, замерла.

— Ты что, родная? — встревожилась тётушка. — Что случилось? На тебе лица нет.

Маша не ответила. Она подошла вплотную к киоску, всматривалась в портрет молодого ещё человека с пышной шевелюрой, в круглых очёчках на первой странице «Известий». Не сразу смогла сложить буквы в слова. Подпись под портретом извещала, что кандидат в члены ЦК ВКП (б) Ярослав Емельянов 3 ноября выступит в Политехническом музее на диспуте «Куда зовёт оппозиция?».

— Да что с тобой?! — тётушка не на шутку встревожилась. — Ты будто нечистого увидела.

— Его и увидела, — выдавила Маша, пересилила себя, улыбнулась даже. — Вон, рога торчат. И серой, слышишь, пахнет.

— Да ну тебя, — облегчённо выдохнула тётушка. — Пойдём поближе к дороге, скоро трамвай должен подойти.