Владимир Апаликов - И Аз воздам

— И я так думаю, товарищ Емельянов, — согласился Сталин. — Ясно, что нет, не остановятся. Ясно, что нет, не смирятся, Но как же быть, если их, фигурально выражаясь, оружие проржавело? Если оно даёт осечки? Использовать его и дальше? Ответ может быть только один: конечно же нет — они, как мы уже выяснили, далеко не наивны. Отсюда вытекает, что они продолжат свою борьбу, но при этом станут использовать другие, более мощные средства.

— И уже используют, — вставил Бухарин. — Подпольные типографии, склады с оружием — это уже не теоретические дискуссии, это практические действия.

— Уже используют, — кивнул Сталин. — В том числе, и заимствованные из арсенала меньшевиков, эсеров и всякой прочей сволочи. Таким образом, они становятся на одну доску с нашими заклятыми врагами. Но тогда чем же они отличаются от них?

Сталин остановился, пытливо взглянул на Ярослава, словно ожидая ответа. Не дождался, продолжил сам:

— Вывод очевиден: ничем. Стало быть, они также есть наши заклятые враги.

Ярослав молчал, сражённый железной сталинской логикой. И молчание это становилось неприличным. Но он был настолько ошарашен, что не мог вымолвить и буквы. Мысли лихорадочно метались, налетая одна на другую, никак не хотели выстраиваться в стройную цепь умозаключений.

«Всё сказанное товарищем Сталиным является логичным и, значит, правильным. Но Троцкий, Зиновьев, Каменев, Преображенский, Смилга — враги? Те, кто делал Октябрь, кто выстоял в гражданскую? Такое просто невозможно».

Бухарин и Сталин не вмешивались в ход его мысленных рассуждений. Молчали, смотрели, ждали. Он же всё не мог найти для себя точки опоры.

«Однако же — и тут товарищ Сталин совершенно прав — они пошли против решений партии. Пошли сознательно, мешая партии и рабочему классу строить самое справедливое общество на земле. Значит, правда — враги. И, значит, с ними следует поступать, как с врагами. Но они же рядом с Лениным начинали создавать это общество, проливали кровь. А теперь их следует приравнять к белогвардейцам? Как же тут быть? Господи, вразуми меня!»

Ярослав изо всех сил прикусил язык. И ясность наконец-то пришла к нему:

«Это говорит товарищ Сталин. А товарищ Сталин всегда прав. Он не может быть неправым. Перед нами — самые настоящие враги, их нужно просто ликвидировать. Без пощады и жалости! Все рассуждения относительно былых заслуг и прочего есть буржуазная сусальность и недозрелая глупость!»

— Вы абсолютно правы, дорогой товарищ Сталин! Что мне нужно делать?

Сталин кивнул, отошёл к столу, принялся выковыривать из трубки перегоревший табак.

— Через четыре дня мы будем встречать десятую годовщину великого Октября. Как вы думаете, враги готовятся тоже?

— Без сомнения товарищ Сталин!

— Да, это несомненно. Более того, есть сведения, что они 7 ноября готовят демонстрацию. Всё логично. Не успокоились, постараются снова попытаться склонить колеблющихся и недостаточно зрелых партийцев. Ситуация осложняется тем, что есть коммунисты, которые всё ещё не совсем разобрались во вражеской сути оппозиционеров. Как вы думаете, многие ли наши товарищи ослеплены сиянием их былых заслуг?

— Наверняка есть такие, товарищ Сталин. Среди оппозиции действительно есть громкие в прошлом имена, и товарищам трудно сразу очнуться от их воздействия.

— Вот и надо сейчас прочистить им головы. Вы, товарищ Ярослав (у Ярослава сладко заныло сердце — вождь назвал его по имени!) и будете нашим коммунистическим Гераклом, который расчистит авгиевы конюшни в мозгах наших товарищей. Надо любой ценой пресечь попытки внести раскол в партию и одурачить массы. Не останавливаться перед выбором средств. Ваше оружие было, есть и будет — слово.

Сталин снова помолчал, а затем произнёс фразу, от которой Емельяна кинуло в дрожь. Фраза была точным воспроизведением его мыслей:

— Все рассуждения относительно былых заслуг и прочего есть буржуазная сусальность и недозрелая глупость!

Глупость, и большую, сотворил в своё время отец Мони Шустермана — Пинхас Менделеевич. Он попытался уклониться от воинской службы. Неслыханный поступок с точки зрения властей! Подумать только — еврей, пусть и крещёный, не захотел защищать любезное Отечество, милостиво приютившее его. Ниже падать было просто некуда. Потому вкатили ему по полной: Пиня с молодой женой отправился на вечное поселение в Туруханский край, в крохотное селение Курейка, заброшенное на самый край земли.

Он занялся скорняжным делом, благо меховая одежда пользовалась здесь устойчивым спросом — зима стояла девять месяцев в году. Но ввиду исключительной малости населения, работа даже наполовину не занимала его время. Досуг Пиня стал заполнять тем, что активно любил свою крепкотелую Двору. В ответ она стала приносить каждый год по младенцу. Моня родился десятым.

Еврей в лепёшку расшибётся, но сделает всё для того, чтобы дети его стали грамотными. А Моня и сам тянулся к учёбе. При церковке было что-то вроде школы. Попик, подвизавшийся на учительской стезе, очень хвалил усердного мальчика.

Однако основные знания преподали ему ссыльные, прибывшие перед войной из самого Петербурга, вскоре ставшего Петроградом. Моня, которому уже перевалило за 16 лет, полюбил бывать в доме Якова Мовшевича и Иосифа Виссарионовича (юноше долго не давалось трудное отчество наставника).

У них он получил всестороннее образование. Яков Мовшевич (фамилия его была Свердлов) больше налегал на теорию, с ним Моня узнал азы марксизма-большевизма, прикипев к этому учению всей душой. Свердлов закрепил в нём твёрдое решение — при первой возможности уехать в Москву, поступить в университет, стать грамотным, образованным большевиком и посвятить всего себя святому делу освобождения трудящихся всего мира.

Иосиф же давал юноше практические уроки. Он любил устраивать вечеринки, был охоч до женщин. В деньгах не нуждался, получая их от друзей в таком количестве, что мог позволить себе многое. Курейские бабы и девки буквально ошалевали от одного вида радужных бумажек, которых отродясь не держали в руках. Отказа жгучему брюнету Иосифу и заодно его ученику не было ни в чём.

Случилась, правда, одна история, которая должна была поставить под угрозу эту дружбу. Местный жандарм Летягин однажды без стука зашёл в комнату ссыльного и застал там его вместе с девушкой. Да какой там девушкой — девочкой. Под Иосифом крутилась и стонала 13-летняя Лия Шустерман, младшая сестрица Мони.

Скандал вышел невероятный. Оно, конечно, большевистская мораль имела очень расплывчатые границы, но уж соблазнение девочки вылезало даже за такую расплывчатость. Остальные ссыльные объявили Иосифу бойкот и целую неделю никто не разговаривал с ним. Принципиальный Яков даже съехал в другую избу. Детолюбцу грозила и уголовная кара, но папа Шустерман удовлетворился обещанием Иосифа жениться на Лии, как только она вступит в совершеннолетие. Моню же падение младшей сестры, казалось, вообще не тронуло. Он ещё теснее сблизился со своим наставником.