К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

Барак насмешливо сказал:

— Мы всего лишь позволили себе немного расслабиться в конце тяжелого дня. Хорошенькое дело — дамы суют свой нос куда не положено, а потом еще упрекают нас!

— За вами нужен глаз да глаз, — улыбнулась его супруга. — А теперь серьезно, Джек. Если вы закончили, то я хотела, чтобы ты сходил со мной на Истчипский рынок, посмотреть, нет ли там яблок.

— Уже поздно, — возразил мой помощник. — И ты же знаешь, яблоки еще не поспели: там одни остатки прошлогоднего урожая, причем, несмотря на то что все уже скукожились и сморщились, стоят они дорого.

— А мне так хочется! — Миссис Барак бросила на Овертона встревоженный взгляд. — Яблоки могли привезти из Франции: мы же теперь снова с ней торгуем.

— Спаси бог мой кошелек! — проворчал Джек, но отставил кружку.

— Мне тоже пора идти, — сказал я. — У меня в кабинете несколько документов, которые надо взять домой. Подождите, пока я их возьму, а потом запру дверь.

— Спасибо, — поблагодарила Тамазин и повернулась к моему ученику. — А как ваше здоровье, мастер Николас?

— Неплохо, миссис Барак.

— Джек говорил мне, что вы больше не теряете документов и не переворачиваете все в конторе вверх дном, как раньше, — заметила женщина озорным тоном.

— Я и прежде ничего не терял, — несколько смущенно ответил юноша. — Ну, если только изредка.

В кабинете я отобрал нужные мне документы. Когда я снова открыл дверь в контору, Николаса уже не было, а Тамазин сидела за столом Барака. Нежно наматывая на палец выбившуюся из-под чепца прядь ее светлых волос, Джек тихо говорил:

— Мы обыщем рынок вдоль и поперек, но найдем то, что ты хочешь, любовь моя…

Я кашлянул и встал в дверях. Мы вышли из конторы, и я некоторое время смотрел, как супруги направились по улице под клонящимся к закату летним солнцем, как обычно пересмеиваясь и по-дружески пререкаясь. И вдруг эта картина так взволновала меня, что у меня аж сердце защемило. Я со скорбью осознал, насколько не хватает в моей жизни простых семейных радостей. Но что же поделать, я не любил никакую женщину, если не считать глупых фантазий о королеве Англии, как у последнего желторотого мальчишки-пажа в Уайтхолле.

Я тихо поужинал в одиночестве, вкушая прекрасную пищу, которую приготовила Агнесса и которую со своей обычной тихой сноровкой подал Мартин Броккет. Я посмотрел на его четкий профиль. Так что же он все-таки делал, когда Джозефина застала его в моем кабинете? Мне в голову пришла тревожная мысль: а ведь для ловкого Мартина не составило бы труда убедиться, что молодой служанки нет поблизости, прежде чем снова заниматься чем-то запретным. Но нет, сказал я себе, скорее это была лишь мимолетная слабость — посмотреть, не найдется ли денег для сына. И эконом удержался от искушения, поскольку я всегда тщательно проверял свои счета и ни разу не обнаружил никаких пропаж.

Потом, пока еще было светло, я взял документы, которые принес из конторы, и отправился в сад, в свою любимую маленькую беседку. Эти бумаги касались осенней сессии Суда палаты прошений — спора между крестьянином и помещиком о праве первого рвать плоды с определенных деревьев. Как всегда в подобных делах, землевладелец-помещик был богат, а крестьянин без гроша за душой, и Суд палаты прошений был его единственным прибежищем. Я посмотрел на лужайку и увидел, что ко мне, бесшумно шагая по траве, приближается Мартин с письмом в руке.

Он поклонился:

— Только что принесли вам, сэр. Какой-то мальчишка.

Броккет протянул мне листок бумаги, сложенный, но не запечатанный.

— Спасибо, Мартин, — сказал я.

Мое имя было написано заглавными буквами. Я с тяжелым чувством вспомнил записку, сообщавшую о похищении Николаса.

— Могу я принести вам пива, сэр? — предложил эконом.

— Не сейчас, — коротко ответил я и подождал, когда он отвернется, прежде чем развернуть послание. К своему удивлению, я увидел, что текст написан мелким угловатым почерком Гая.

Мэтью!

Я пишу в спешке из больницы Святого Варфоломея, где работаю на благотворительных началах. Сюда доставили одного шотландца с ножевым ранением, и, похоже, он умрет. Он бредит и сказал много странного, упомянув среди прочего и твое имя. Ты можешь прийти, как только получишь эту записку?

Гай.

Я вскочил и поскорее пошел в конюшню, отметив, что Малтон просто написал свое имя, не добавив, как обычно, «Твой любящий друг».

Оседлав Бытия, я доехал до Смитфилдской площади. Я не был здесь со дня сожжения Энн Аскью, а с тех пор уже прошло три недели. Мне вспомнилось, как я тогда заметил, что остатки монастырского участка обители Святого Варфоломея заслонили новые дома, которые выстроил Рич. Я знал, что пожертвования, на которые в дни монастыря существовала прилегающая к нему больница, после его роспуска перешли к королю, и слышал, что теперь больница функционирует только за счет благотворительности, но не знал, что одним из благотворителей является Гай.

На Смитфилдской площади был базарный день, и повсюду установили загоны для скота, а мальчишки с метлами убирали с открытых мест навоз. В дверях таверн, наслаждаясь вечерним ветерком, стояли фермеры и торговцы. Вокруг толпились оборванные дети: они всегда собирались на рынке, стараясь заработать пенни там и сям. Меньше месяца тому назад прямо здесь я стал свидетелем ужасного зрелища. Человек более впечатлительный мог бы подумать, что с тех пор тут остается что-то вроде эха страшного события — отблески огня в воздухе, призраки погибших, отголоски предсмертных криков… Но, конечно, ничего такого не было и в помине.

Я никогда не был в этой больнице, которая выходила непосредственно на Смитфилдскую площадь. Привязав Бытия к коновязи и заплатив пенни босоногому мальчишке, чтобы тот присмотрел за ним, я вошел внутрь. Большое старое здание порядком обветшало, краска и штукатурка облупились — прошло семь месяцев после упразднения монастырских больниц. Я спросил у какого-то парня, потерявшего ногу до колена и привыкающего ходить на костылях, где можно найти доктора Малтона. Он отправил меня в главную палату — просторное помещение, где двумя длинными рядами стояло около двадцати коек с больными. Я прошел в дальний конец палаты; там Гай в своем одеянии медика осматривал очередную пациентку. Рядом стоял его ассистент, полный добродушный старик Фрэнсис Сибрант.

Они заметили меня. На койке лежала девушка-подросток, которая жалобно хныкала, пока Гай перевязывал ей икру, а Фрэнсис осторожно держал больную за ногу, к которой уже были примотаны две деревянные шины.

— Спасибо, что пришел, Мэтью, — спокойно проговорил мой друг. — Я сейчас освобожусь.

Я смотрел, как он заканчивает перевязку. Сибрант медленно положил ногу девушки на кровать, и Гай тихо сказал ей: