К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

— Теперь полегче, — осторожно ответил лорд Уильям. — А как твоя семья? Как поживает твой племянник Фрэнсис? Такой умный парень!

— Он теперь в Кембридже. Быстро вырос, — грустно заметил его старый друг. — Лишнее напоминание о том, что сам я старею. В последние месяцы я стал чувствовать свой возраст.

— Я тоже, — с чувством сказал лорд Парр. — В старости жизненные соки изменяются и замедляются, не правда ли? — И тут он как бы между делом продолжил: — Сэр Эдмунд, прошу тебя о небольшом одолжении. Сержант Шардлейк — барристер в Суде палаты прошений, он действует в интересах родственников моей жены и сейчас готовит дело к Михайловской сессии. Возникло небольшое затруднение, и здешние записи могли бы пролить свет на кое-что.

— Да ну? — Уолсингем повернулся ко мне.

Дядя королевы изложил ему вымышленную историю. Сэр Эдмунд так и сверлил меня маленькими усталыми глазами:

— Говорите, между двенадцатым июня и пятым июля? — Он хмыкнул, в упор глядя на меня. — А вы знаете, кто тогда находился здесь?

Я помолчал, будто бы вспоминая:

— Энн Аскью?

— Именно. И не так много других узников. К тому времени жара стала нестерпимой. — Сэр Эдмунд состроил гримасу. — Впрочем, не для нее. — Он посмотрел на лорда Парра. — Ты ручаешься за этого адвоката?

— Ручаюсь.

Уолсингем вновь повернулся ко мне:

— Как зовут этого вашего свидетеля?

Я назвал первое пришедшее в голову имя:

— Коттерстоук. Эдвард Коттерстоук.

Сэр Эдмунд покачал головой:

— Не помню такого. Но можете спуститься в темницы и посмотреть записи, раз уж лорд Парр за вас ручается. — Он вдруг развеселился. — Да не бойтесь вы, мастер законник, я не запру вас там! Не надо так на меня смотреть.

Лорд Уильям тоже рассмеялся и проворчал:

— Сэр Эдмунд оказывает вам милость, Мэтью. Официально эти документы закрыты для посторонних.

— Простите, сэр Эдмунд. Премного вам благодарен, — сказал я.

Уолсингем хмыкнул:

— Да уж, одно упоминание о темницах Тауэра вызывает у людей страх, для чего — отчасти — эти темницы и нужны.

Он что-то черкнул на листке бумаги и позвонил в колокольчик у себя на столе. Когда явился стражник, сэр Уолсингем велел ему:

— Отведешь этого адвоката вниз посмотреть записи о заключенных с двенадцатого июня по пятое июля. Проследишь, чтобы он ничего не записывал. — Лейтенант Тауэра бросил на меня насмешливый взгляд. — А потом в целости и сохранности доставишь его сюда.

Стражник повел меня обратно по лестнице вниз и через большой зал. Это был здоровенный мужчина лет тридцати с лишним, и он сильно хромал. Как и сэра Эдмунда, этого человека явно забавляло, с каким ужасом я взираю по сторонам.

— Разыскиваете кого-то, сэр? — спросил он.

— Да, есть у меня один свидетель, который утверждает, что его якобы допрашивали в Тауэре. Думаю, он лжет.

— Странная фантазия.

— Он, наверное, решил, что я не смогу проверить подобную информацию…

Стражник поморщился от боли:

— Можно мне немного постоять, сэр? Нога болит.

— Конечно.

— В прошлом году один французский солдат ткнул копьем в Булони.

— Сочувствую. Я знаю, это была тяжелая и кровопролитная кампания.

— Зато потом мне дали эту работу — теперь больше не буду воевать… Ну, вроде бы отпустило, сэр, спасибо.

Затем мой спутник переговорил со стражником, стоявшим у двери, ведущей к темницам. Дверь открылась, и мы пошли вниз по отвратительным каменным ступеням, скользким от зеленой тины, так как мы уже опустились ниже уровня реки. Свет здесь давали только едко дымящие факелы. В самом низу была дверь с решеткой, которую я хорошо помнил. Мой сопровождающий позвал часового, и за решеткой показалась грубая небритая физиономия.

— Да, сэр?

— У этого джентльмена есть разрешение посмотреть журнал. — Бывший солдат передал сквозь прутья решетки записку от сэра Эдмунда.

Человек с той стороны прочитал ее, а потом внимательно изучил меня, после чего снова повернулся к моему сопровождающему:

— Вы подождете его здесь и потом заберете обратно?

— Да.

Послышался звон ключей, и тяжелая дверь отворилась. Я вошел в сырой и вонючий длинный коридор с древними стенами, голыми и каменными. Вдоль него виднелись зарешеченные двери камер. Здесь было холодно даже в разгар лета. Я заметил — странно, какие вещи люди подмечают в такие моменты, — что обстановка в центральном коридоре изменилась: стол, единственная мебель здесь, был больше, чем пять лет назад, и стоял у стены, чтобы не загораживать проход. Он был завален бумагами, и за ним кто-то сидел. Я увидел раскрытый гроссбух.

Стражник осмотрел меня с головы до ног.

— Цель вашего прихода, сэр? — спросил он. Его голос звучал тихо, но без должного уважения.

— Я Мэтью Шардлейк, сержант юстиции, — ответил я и рассказал ему историю про сомнительного свидетеля. Было нелегко лгать под таким жестким внимательным взглядом.

— Что ж, если сэр Эдмунд разрешил… — наконец неохотно проговорил охранник. — Но ничего не записывайте, только быстро просмотрите имена.

— Понимаю.

— Моя фамилия Арденгаст. Я тут старший.

Без дальнейших комментариев тюремщик подвел меня к столу, за которым сидел крупный мужчина средних лет в кожаной куртке и с неопрятной растрепанной бородой. Он выпрямился при нашем приближении. Арденгаст сказал:

— Ховитсон, этот джентльмен пришел посмотреть записи в журнале с двенадцатого июня по пятое июля. Ищет имя свидетеля по своему делу.

Человек в кожаной куртке нахмурился:

— Это не имеет отношения к…

— Нет. Какое-то судебное разбирательство, — махнул рукой Арденгаст и снова посмотрел на записку Уолсингема. — Ему нужен некий Эдвард Коттерстоук. Не помню такого.

— Я тоже, — кивнул его коллега.

— То-то и оно, — сказал я. — Думаю, этот тип солгал, что был здесь.

Арденгаст обернулся ко мне:

— Ладно, оставляю вас с Ховитсоном, а у меня дела.

Он отошел, отпер дверь в дальнем конце помещения и покинул его.

Откуда-то из-за этой двери послышался отдаленный вопль. Я посмотрел на темные зарешеченные окошки камер. Они казались пустыми, но кто знает, какие несчастные души и избитые тела находились внутри? Мне подумалось об Энн Аскью, одинокой и напуганной.

Ховитсон пододвинул к себе большой гроссбух, и я увидел, что страницы разделены на две части: слева было записано имя заключенного и время его прибытия и убытия, а справа стояла подпись дежурившего. Почерк был неразборчивым, корявым, и я не мог прочесть фамилии вверх ногами. Тюремщик перевернул несколько страниц, время от времени останавливаясь, чтобы послюнить измазанный чернилами палец, а потом откинулся на спинку стула.

— Фамилии Коттерстоук тут нет, сэр. Так я и знал. — Он посмотрел на меня с удовлетворенной улыбкой.