К Сэнсом - Стенание [другой перевод]

Милдмор заерзал в кресле, и на мгновение я испугался, что он сейчас в панике убежит.

— Да, это верно, — солгал я и как ни в чем не бывало продолжил: — Я и впрямь занимаюсь поисками рукописи Энн Аскью. Но меня ввели в заблуждение относительно того, кто передал ее Гринингу. Вы уже многое мне поведали, Томас. Лучше сообщите и остальное. Клянусь, я никакой вам не враг.

Тюремщик снова посмотрел на меня и наклонил голову:

— Похоже, у меня нет выбора.

Я не ответил.

Мой собеседник набрал в грудь побольше воздуха и тихим, ровным тоном, не глядя на меня, рассказал следующую часть своей истории. Иногда его голос прерывался, и мне приходилось наклоняться, чтобы лучше слышать его слова.

— Это случилось двадцать девятого июня, во вторник, — говорил Томас. — Меньше месяца назад, а кажется, что с тех пор прошел уже год. Накануне Энн Аскью и те трое мужчин были приговорены в ратуше к смерти за ересь, и все только об этом и говорили. Мы ожидали, что до казни их будут держать в Ньюгейтской тюрьме. В то утро я дежурил в Тауэре, проверяя заключенных в темницах и доставляя завтраки тем, кому это полагалось. Потом я пошел доложить обстановку мастеру Ховитсону — вы виделись с ним вчера.

— Да, я помню, — кивнул я.

— Пока я стоял у его стола, снаружи послышались шаги: спускалось несколько человек. Входная дверь открылась, и вошел мастер Арденгаст, старший стражник, а с ним еще двое стражников, которые ввели молодую женщину. На ней было красивое синее платье, но, к моему удивлению, на голову ей надели мешок, грязный мешок, так что лица видно не было. Она тяжело дышала, бедняжка, и была очень напугана. Было отвратительно видеть, что так обращаются с дамой. Следом появились еще двое, и они втащили большой сундук. Потом мастер Арденгаст сказал Ховитсону и мне, что эта узница будет содержаться здесь и никто из других заключенных не должен знать о ее присутствии. Объяснил, что мы должны отдежурить по две смены, чтобы как можно меньше людей были в курсе. — Голос Милдмора стих почти до шепота. — Вы, наверное, думаете, что в подобных случаях надо протестовать, но в таком месте привыкаешь к самому плохому. А я слабый, грешный человек. Я лишь ответил: «Да, сэр». Женщину увели, чтобы запереть в камере — это место называется «особая камера»; она обставлена лучше, чем прочие, и предназначена для заключенных благородного происхождения. Но находится рядом с помещением, где стоит дыба и держат прочие орудия пыток. — Он взглянул на меня. — Я видел их.

«Я тоже», — подумал я, но вслух ничего не сказал.

— После этого все они ушли, а мы с Ховитсоном остались вдвоем, — продолжил тюремщик. — Я стал было спрашивать, кто эта женщина, но он ответил, что нам не стоит говорить об этом. И я приступил к выполнению своих повседневных обязанностей. Потом, часа через два, вернулся мастер Арденгаст. С ним пришли лейтенант Тауэра сэр Энтони Кневет и еще двое, в изысканных шелковых мантиях, украшенных драгоценностями шапках и с золотыми цепями, которые свидетельствуют о высоком статусе. Одного из них я тогда еще не знал — такой худой, с красным лицом и маленькой рыжей бородкой клинышком. А второго сразу узнал, потому что видел его в Тауэре раньше, — это был сэр Ричард Рич, королевский советник.

Я напряженно смотрел на Милдмора. Итак, Рич… А другой посетитель — это, судя по описанию, лорд-канцлер Ризли, который на сожжении беспокоился, что при взрыве пороха на шее жертв горящий хворост полетит в членов Совета. Их сопровождал Кневет, который плохо ладил с Уолсингемом. Значит, Ричард Рич, как я и предполагал, был глубоко замешан в этом деле. Томас посмотрел на меня испуганными глазами:

— Продолжать, сэр?

Наверное, он боялся, что при упоминании этих имен я могу попросить его замолчать, не желая впутываться в историю дальше. Но я кивнул:

— Да, пожалуйста, продолжайте.

— Они ничего не сказали мне и Ховитсону, хотя Рич нахмурился, когда увидел, что я его узнал. Они прошли мимо и вошли в дверь камеры, где держали ту женщину.

— И вы к тому времени так и не догадались, кто она?

— Нет. — В голосе молодого человека вдруг послышалась злоба. — Но я знал, что закон не дозволяет пытать кого-либо после вынесения приговора.

— Да, это и впрямь запрещено.

Милдмор провел рукой по лбу.

— Прошло три часа, прежде чем все они снова вышли. Рич и Ризли смотрели сердито, и у Рича все лицо вспотело, как будто он занимался там тяжелой работой. Сэр Энтони Кневет выглядел обеспокоенным. Помню, Рич разминал руки — у него маленькие белые ручки — и морщился, словно от боли. Они задержались у стола, и сэр Энтони грубо сказал нам: «Вы оба никогда не видели этих джентльменов, поняли? Помните, что вы присягали королю». Потом они вышли и стали подниматься по лестнице. Я слышал, как Рич сердито проговорил: «Еще час, Кневет, и я бы ее сломил».

Томас немного помолчал. Во дворе разговаривали два барристера — вероятно, вспоминали какой-то забавный случай в суде, поскольку оба смеялись. Луч солнца упал на поникшую голову Милдмора, который вскоре заговорил снова:

— В тот вечер я опять был обязан кормить заключенных. Ховитсон велел мне отнести миску похлебки той женщине. Так я впервые вошел к ней в камеру. Я постучал, на случай если она была не одета, и получил позволение войти. В камере стояли стол, стулья и кровать под красивым покрывалом. И еще сундук. Я сразу узнал Энн Аскью, поскольку дважды видел, как она проповедовала на улицах Лондона, но теперь бедняжка неуклюже сидела на полу, прислонившись спиной к стене и вытянув ноги на каменных плитах.

Милдмор покраснел, и я подумал, что он еще совсем молод и, как ни парадоксально сие звучит, слишком чист, чтобы служить в этом волчьем логове.

— Я заметил, что ее платье разорвано. Миссис Аскью сбросила свой чепец, и ее мокрые от пота волосы свисали прядями. Ее лицо — милое лицо — было спокойно, но широко раскрытые глаза смотрели прямо перед собой. — Томас покачал головой, словно пытаясь прогнать ужасный образ. — Несмотря на все это, она заговорила со мной приятным, вежливым тоном. И попросила: «Не могли бы вы поставить поднос на пол, любезный тюремщик? Мне самой не встать». Уж я-то знаю, что дыба делает с человеком. Я видел это собственными глазами, да простит меня Бог! Заключенного кладут на раздвижной стол, привязывают к его рукам и ногам веревки, после чего тянут во все стороны так, что рвутся мышцы и сухожилия. И тут до меня дошло, что те двое — члены Тайного совета — пытали на дыбе несчастную женщину. Когда я это сообразил, меня просто накрыло волной ужаса. Я поставил миску на пол возле нее и рядом положил ложку. Миссис Аскью потянулась было к ложке, но, издав болезненный стон, прислонилась обратно к стене, тяжело дыша.