Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

— Надо полагать, вы сейчас очень довольны собой, — обратился Джонстон к Мэтью и, запрокинув голову, шмыгнул носом. — Герой дня и все такое. А я стану для вас первым шагом к судейской мантии?

Мэтью сообразил, что этот манипулятор вновь взялся за свое и старается перевести его в положение оправдывающегося.

— Теперь о кладе, — сказал он, игнорируя замечание актера. — Каким образом вы о нем узнали?

— Кажется, у меня сломан нос.

— Клад, — стоял на своем Мэтью. — И не пытайтесь продолжать свою игру.

— Ах да, клад! — Он закрыл глаза и снова втянул носом кровь. — Скажите, Мэтью, вам случалось бывать в Ньюгейтской тюрьме?

— Нет.

— И молите Бога, чтобы туда не попасть. — Джонстон открыл глаза. — Я провел там один год, три месяца и двадцать восемь дней, отбывая срок за долги. Там правят бал сами заключенные. Да, на входах есть охранники, но внутрь они не суются из опасения за собственные глотки. И все они — должники, воры, пьянчуги, сумасшедшие, убийцы, растлители детей и насильники над собственными матерями… согнаны в кучу, как животные на скотобойне, и… поверьте… чего там только не сделаешь просто ради выживания. Знаете почему?

Он вернул голову в нормальное положение и ухмыльнулся Мэтью, а из его ноздрей потекли алые капли.

— Потому что никому… никому… кроме тебя самого, нет дела до того, будешь ты жить или умрешь. Каждый сам за себя, — прошипел он, и вновь какая-то лисья, жестокая тень промелькнула на его лице. Он кивнул и кончиком языка слизнул с губы кровь, блеснувшую при свете свечей. — Когда на тебя набрасываются и хватают сразу трое или четверо, ничего хорошего тебя не ждет, можешь быть уверен. Я видел, как людей избивали так, что их внутренности превращались в месиво. И даже умершего человека они продолжали бить, пока не остынет тело. Били уже мертвеца. И ты вынужден — да, вынужден — опускаться до этого уровня и присоединяться к убийцам, если хочешь прожить еще один день. Ты должен вместе с ними орать и завывать по-звериному, должен бить и толкать… и жаждать убийства… потому что при малейшем проявлении слабости они набросятся уже на тебя и это твой измочаленный труп будет на рассвете сброшен в мусорную яму.

Он наклонился вперед, уже не обращая внимания на капающую из носа кровь.

— Сточная канава там проходит прямо через общий зал. Мы узнавали, что на улице идет дождь и насколько он силен, когда сточные воды начинали заливать нам ноги. Я видел, как двое мужчин дрались до смерти из-за колоды карт. Драка закончилась, когда один из них утопил другого в этой омерзительной жиже. Вам бы понравился такой способ кончины, Мэтью? Утопление в человеческом дерьме?

— Есть ли какая-то мораль в этих ваших излияниях, сэр?

— О, безусловно, есть! — Джонстон широко ухмыльнулся. Окровавленные губы и блеск в глазах придавали ему безумный вид. — Нет слов, достаточно грубых, и выражений, достаточно извращенных, чтобы описать Ньюгейтскую тюрьму, но я хочу дать вам понятие об обстоятельствах, в которых я очутился. Тамошние дни были ужасными… но потом наступали ночи! О, это благостное погружение во тьму! Я чувствую это даже сейчас! Прислушайтесь! — прошептал он. — Вы их слышите? Они зашевелились. Они сползают со своих тюфяков и крадутся в кромешном мраке. Слышите? Скрип лежака вон там — а теперь там, и где-то еще! Слушайте… кто-то зарыдал? Кто-то взывает к Господу… но отвечает всегда Дьявол.

Дикая ухмылка Джонстона исчезла.

— Пусть это место было ужасным, — сказал Мэтью, — но вы там все-таки выжили.

— В самом деле? — спросил Джонстон, и этот вопрос повис в воздухе. Он встал и скривился, перенося вес на только что избавленную от бандажа ногу. — Эти фокусы с коленом мне даром не прошли, увы… Да, я выжил в Ньюгейте, потому что догадался предложить собранному там зверью новое развлечение, помимо кровавых расправ. Я начал развлекать их пьесами. Точнее, сценами из пьес. Я играл все роли, меняя голоса и диалекты. То, что не мог вспомнить, домысливал по ходу представления. Они никогда не замечали подмены текста, — впрочем, им было все равно. Особенно их веселили сцены, в которых выставлялись в смешном или глупом виде судейские чиновники, но таких сцен в нашем репертуаре было всего ничего, и тогда я начал сам их выдумывать или просто импровизировать. И неожиданно я сделался очень популярным. Стал этакой жемчужиной среди отбросов.

Джонстон стоял, обеими руками опираясь на трость. Было ясно, что он — в своем амплуа — вновь занял авансцену и завладел вниманием публики.

— Мне удалось добиться покровительства одного очень сильного и очень злобного типа по прозвищу Мясоруб, поскольку он… э-э… избавился от тела своей жены, покромсав его на фарш мясорубочным ножом. И вот — представьте только! — он оказался завзятым театралом! Мой статус разом повысился до «главного лицедея при тюремном короле», и уже никто не смел причинить мне вред.

Теперь, как и следовало ожидать, Джонстон сделал полуоборот на месте, чтобы видеть лица всех присутствующих. Или, скорее, чтобы они могли видеть смену выражений на лице актера.

— Незадолго до окончания моего срока, — продолжил он, — я свел знакомство с одним человеком. Он был примерно моих лет, хотя выглядел намного старше. К тому же он был болен. Кашлял кровью. Стоит ли говорить, что больной человек в Ньюгейте — это все равно что еще теплые потроха для голодных волков. Впрочем, зрелище было по-своему поучительным. Его избивали не только потому, что он был легкой добычей, но и ради предосторожности: они хотели прикончить его до того, как заразятся и заболеют сами. Уверяю вас, в Ньюгейте вы очень многое сможете узнать о человеческой природе, если проведете там хотя бы одну ночь, просто из интереса.

— А я уверен, что такие вещи можно постичь и в менее опасных университетах, — сказал Мэтью.

— Да, но нигде вы не познаете это так быстро, как в Ньюгейте. — На его лице мелькнула улыбка. — И эти уроки усваиваются накрепко. Но вернемся к этому больному человеку. Он понимал, какую власть имеет Мясоруб в нашей маленькой тюремной общине, однако Мясоруб… да ему было проще убить человека, чтобы не слушать его жалобы. И вот этот забитый бедолага обратился ко мне, как к джентльмену, с просьбой о заступничестве. Он и сам был достаточно образованным человеком — когда-то давно занимался антиквариатом в Лондоне. Он попросил у меня защиты от дальнейших избиений и прочих издевательств… в обмен на очень ценную информацию об одном источнике по ту сторону Атлантики.

— Ага, — сказал Мэтью, — он знал о кладе.

— Не только знал, но и помогал его спрятать. Он был в команде того пиратского корабля. Да, он рассказал мне все, с увлекательными подробностями. По его словам, ранее он ни единой душе об этом не обмолвился, надеясь когда-нибудь вернуться туда за кладом. Когда-нибудь, сказал он. А мне предложил стать его партнером и разделить с ним добычу, если я спасу его жизнь в тюрьме. Он рассказал, что глубина источника достигает сорока футов и что сокровища были спущены на дно в плетеных корзинах и джутовых мешках… Короче, он рассказал достаточно, чтобы заронить идею морского путешествия в сознание голодного бывшего актера, не имеющего ни перспектив, ни родни, ни веры в то соломенное чучело, которое вы называете Богом.