Роберт Маккаммон - Зов ночной птицы

Сменялись времена года на переломе веков, и так много людей — плохих и хороших, но равно бренных — покидали земную юдоль.

Он услышал песню ночной птицы.

Там, за окном. На одном из деревьев у источника. Зов на исходе дня, подхваченный другой птицей. Для них, подумал Мэтью, ночь не была временем одинокой тоски и страха. Для них наступление ночи было просто еще одним поводом петь.

Сладостными были эти трели над задремавшей землей, и звезды как будто мурлыкали им в унисон на черном бархате неба. И сладостно было понимать, что даже в этот самый темный час где-то есть еще непознанная радость.

— Мэтью.

Он услышал слабый выдох и тотчас повернулся к постели.

На судью страшно было взглянуть. Зная, каким он был раньше, и видя, во что он превратился за последние шесть дней. Время может быть самым безжалостным из всех голодных зверей. Оно обглодало судью так, что остались лишь кости и острые углы.

— Да, сэр, я здесь.

Мэтью приставил стул ближе к кровати, а также подвинул лампу ближе к судье. Потом сел и наклонился над этим еще живым скелетом.

— Я рядом с вами.

— А, да. Я тебя вижу.

Глаза Вудворда уменьшились и запали вглубь глазниц. Прежде ледянисто-голубые, они теперь стали желтовато-серыми — цвета тумана и дождя, сквозь которые магистрат и его секретарь некогда добрались до этого города. Собственно, почти все в облике судьи приобрело тот или иной оттенок серого, за исключением лишь красных пятен на лысине. Эти всегда раздражавшие его дефекты внешности сохранили свое яркое достоинство, даже когда остальное тело Вудворда превратилось в руины.

— Подержишь… меня за руку? — попросил судья, ища успокоения в телесном контакте.

Мэтью взял его за руку — исхудалую, дрожащую, сжигаемую безжалостной лихорадкой.

— Я слышал… — прошептал Вудворд, не приподнимая голову с подушки. — Я слышал гром. Идет дождь?

— Нет, сэр, — сказал Мэтью, предположив, что он мог услышать звук выстрела. — Еще нет.

— А, тогда хорошо… — Он ничего не добавил, глядя мимо Мэтью на горящую лампу.

За все время, этим днем проведенное Мэтью в его спальне, это был первый раз, когда судья вынырнул из глубин сна. В течение дня он заходил сюда несколько раз, но все звуки, какие издал судья, сводились к бессвязному бреду и мучительному глотанию слизи.

— Снаружи темно, — сказал Вудворд.

— Да, сэр.

Судья слабо кивнул. Вокруг его носа блестела скипидарная мазь, которую нанес Шилдс, чтобы облегчить дыхание больного. На худой впалой груди лежал пропитанный мазью пластырь. Если Вудворд и заметил обмазанный глиной лубок на руке своего секретаря и бинт на его теперь уже навеки украшенном шрамом лбу (доктор Шилдс сделал перевязку недавно, после гибели Джонстона), то он никак на это не среагировал. Мэтью подозревал, что его лицо видится судье лишь мутным пятном, ибо он уже почти ослеп.

Вудворд сжал пальцами его руку.

— Значит, с ней все кончено.

— Сэр?

— Я о ведьме. Кончено.

— Да, сэр, — сказал Мэтью, не считая, что он грешит против истины. — С ведьмой все кончено.

Вудворд вздохнул, и его веки дрогнули.

— Я… рад… что не присутствовал при этом. Я мог… вынести приговор… но я не обязан смотреть… как его исполняют. О-о-о-о-ох, мое горло! Мое горло! Сейчас закупорится!

— Я схожу за доктором Шилдсом.

Мэтью начал вставать, но Вудворд упрямо держался за его руку.

— Нет! — сказал он, и слезы боли потекли по его щекам. — Сиди. И просто… слушай.

— Не пытайтесь разговаривать, сэр. Вам не следует…

— Мне не следует! — возмутился Вудворд. — Я не должен… не могу… не обязан! Такими словами и отправляют… человека… в могилу!

Мэтью вновь сел на стул, продолжая держать судью за руку.

— Вам надо воздержаться от разговоров.

Рот Вудворда на миг искривился в мрачной улыбке.

— У меня будет… много времени… на молчание. Когда мой рот… наполнится землей.

— Не говорите так!

— Почему? Это же правда, не так ли? Мэтью, я вытянул… короткую веревочку в споре с судьбой!

Он закрыл глаза, прерывисто дыша. Мэтью мог бы подумать, что судья вновь уснул, однако его пожатие не ослабло. Затем Вудворд продолжил с закрытыми глазами.

— Ведьма, — прошептал он. — Это дело… не дает мне покоя. До сих пор не дает покоя. — Он открыл затуманенные глаза. — Прав ли я был, Мэтью? Скажи. Прав ли был?

— Вы были правы, — ответил Мэтью.

— А-а-ахх… — издал он вздох облегчения. — Спасибо. — Мне было необходимо… услышать это… от тебя. — Он сильнее сжал руку Мэтью. — Теперь слушай. Мои песочные часы… разбиты. Песок быстро вытекает. Я скоро умру.

— Ничего подобного, сэр! — возразил Мэтью, но его выдал сорвавшийся голос. — Вы утомлены, только и всего!

— Да. И я вскоре засну… очень надолго. Прошу… хоть я и умираю, но я еще… не утратил рассудок. А сейчас… умолкни… и послушай меня.

Он попытался сесть в постели, но его тело уже не смогло совершить это действие.

— На Манхэттене, — сказал он, — найди… судью Пауэрса. Натаниела Пауэрса. Это очень… очень достойный человек. Он меня знает. Расскажешь ему все. И он подыщет тебе место.

— Прошу вас, сэр, не надо.

— Боюсь… у меня нет выбора. Решение уже вынесено… гораздо более высоким судом… чем все те, где я когда-либо вел заседания… Судья Натаниел Пауэрс. На Манхэттене. Запомнил?

Мэтью молчал, слыша, как стучит кровь в висках.

— Это будет… мой последний приказ тебе, — произнес Вудворд. — Скажи «да».

Мэтью заглянул в эти почти слепые глаза. Посмотрел на это лицо, которое казалось быстро дряхлеющим и рассыпающимся прямо под его взором.

Времена года, века и люди. Зло и добро. Бренность плоти.

Все проходит. Так уж заведено.

Снаружи пела ночная птица. В темноте. Пела так заливисто, как будто сейчас был солнечный полдень.

Это слово, такое простое, было почти невозможно произнести.

Однако судья ждал, и слово должно было прозвучать.

— Да, — сказал он, чувствуя спазмы уже в собственном горле, — сэр.

— Отлично, мой мальчик, — прошептал Вудворд, и его пальцы выпустили руку Мэтью. Он лежал, глядя в потолок, и в уголках его губ играла полуулыбка. — Я помню… своего отца, — сказал он, немного подумав. — Он любил танцевать. Вижу их… в нашем доме… танцующими перед камином. Без музыки. Но отец… напевает мелодию. И подхватывает маму. Кружит ее… а она смеется. Так что… музыка там все же была.

Мэтью слышал нежное пение ночной птицы, пробуждавшее его собственные воспоминания.

— Мой отец, — продолжил судья. — Заболел. Я видел его… в постели, как я сам лежу сейчас. Видел его угасание. Однажды… я спросил у мамы… почему папа не встает с постели. Почему не танцует джигу… чтобы почувствовать себя лучше. Я часто говорил сам себе… что, когда я буду старым… очень старым… лежать на смертном одре… я обязательно поднимусь. И станцую джигу, чтобы… почувствовать вкус к жизни. Мэтью…