Клэр Уитфилд - Падшие люди

Весь город жил в постоянном страхе, а я пребывала в состоянии оглушенной безучастности, и это дарило приятное ощущение. Возможно, я боялась меньше остальных, потому что знала, как выглядит чудовище. Дверь спальни я отпирала только Саре, когда она передавала мне ежедневные газеты и настойку опия, если я посылала ее за этим снадобьем. Все остальное время дверь я держала на запоре. Еду мне приносили в комнату, но я боялась, что она отравлена, и потому лишь с опаской клевала то, что лежало на краю тарелки, полагая, что яд должны бы подсыпать или подлить в самую середину блюда. После оставляла поднос за дверью.

Я продолжала с жадностью штудировать газеты. В ходе судебного разбирательства по делу Энни Чапмэн возникли сомнения относительно точного времени ее убийства. Если допустить, что оно было совершенно в тот час, когда, по словам свидетелей, они обнаружили тело жертвы, значит, убийца разгуливал по району в окровавленной одежде средь бела дня. Толпа разразилась хохотом. Представители высших сословий пришли в замешательство: что в том смешного? Им объяснили, что в лабиринтах Никола сотни, если не тысячи небольших частных скотобоен, к которым по узким улицам гонят отары овец и стада коров – только успевай уворачиваться, а то затопчут. И работники скотобоен нередко бродят по улицам замызганные кровью. На убийцу никто и не обратил бы внимания.

Один журналист отметил, что после того, как смех стих, в зале суда повисла тягостная тишина. Он и сам задался вопросом, а все ли из присутствующих – граждане одного и того же небольшого островного государства. Если у людей столь разные представления об одном районе площадью несколько квадратных миль, крошечном в сравнении с необъятными просторами империи, не говоря уже про весь земной шар, могут ли они называться соотечественниками?

Похороны Энни Чапмэн состоялись в субботу 15 сентября. Томас не появлялся дома уже неделю.

Вскоре после окончания школы медсестер Айлинг потащила меня наверх в самой старой части больницы. Она ничего не объяснила, сказала только, что это сюрприз. Мы остановились перед дверью одной из каморок на чердачном этаже, принадлежавшей двум старшим медсестрам.

– Заходи, взгляни.

– А как же сестры, что здесь живут?

– Открывай, трусиха, – настаивала Айлинг.

Я толкнула дверь и осторожно ступила в комнату. В ней было пусто. У неоштукатуренных кирпичных стен стояли голые койки, на тумбочке – ни одной вещички. Всего одно круглое окошко. В закуток под скатом крыши встроен шкаф. Сверху доносилось воркование голубей. Комната была крошечная. Скат крыши в этой части здания образовывал очень узкий угол, и лишь на маленьком пятачке в середине комнаты можно было встать во весь рост. Эта каморка предназначалась для миниатюрных людей. Здесь дай бог одной Айлинг уместиться, не говоря уже про дылду Сюзанну.

– Сестра Чейз перевелась в другую больницу, в Лестере, чтобы быть ближе к матери, а сестру Экклстон повысили, и теперь у нее комната в новом корпусе, рядом с Матроной. А эта комната наша, Сюзанна! Только наша с тобой! Я договорилась с ними обеими еще несколько недель назад, застолбила эту комнату для нас раньше других.

– Тебе пришлось драться за нее с эльфами?

– Я проигнорирую твое замечание, потому что ты, я знаю, сказала это ради красного словца. Да, комната маленькая, но она наша. Ну, как тебе?

Я была в восторге. Своя комната! Мы будем избавлены от назойливых взглядов, пристально наблюдающих за каждым нашим движением. У нас появится свое личное пространство. В то же время я цепенела при мысли, что мы будем проводить время в уединении и я уже никуда не смогу спрятаться.

– В чем дело? Что не так? Ты не хочешь быть со мной? – спросила Айлинг.

– Нет, я хочу быть с тобой, но…

– Ладно, давай просто попробуем жить вместе.

– Согласна.

Айлинг аккуратность была не свойственна: в комнате всегда царил беспорядок, как после взрыва, – словно один из эльфов умудрился залезть в шкаф и раскидать все вещи. Мы начали фантазировать о том, чтобы уехать куда-нибудь – непременно туда, где есть пираты, джунгли и, почему-то, какой-нибудь британский полк. Брат Айлинг служил солдатом в Индии и привез оттуда массу интереснейших историй, которые она пересказывала мне. Мы не хотели сидеть в четырех стенах и ждать, пока кто-нибудь вернется из своих странствий и станет описывать нам дальние уголки земли. Мы мечтали своими глазами посмотреть мир, почувствовать его дыхание. Решили, что отработаем в больнице сколько положено по условиям договора и уедем в Индию. Мне эта идея очень импонировала.

– Мы можем поехать куда угодно, – сказала Айлинг с горящими, как у ребенка, глазами. Она запрыгнула на кровать и села, скрестив ноги. – Куда угодно, лишь бы подальше от дождливой старушки Англии, где ничем не лучше, чем в Ирландии, только зданий и народу больше, зато мало торфяников, да и церковь меньше достает. Мы отправимся туда, где никто не знает, кто мы такие, откуда родом, где люди не слышали ни про Ирландию, ни про Рединг, и никому нет дела, из какого мы сословия. Там мы будем чужестранками, а не просто обычными голодранками. Да еще со странными наклонностями.

Айлинг легла рядом со мной и повернулась на бок, ко мне лицом, как тогда в поле. Я снова затаила дыхание.

– Подожди, – произнесла она. – Я знаю… – Она натянула одеяло поверх наших голов и в темноте прошептала: – Закрой глаза. Если чего-то не видишь, значит, и ругать себя не за что.

В те несколько месяцев, что мы жили вдвоем в той каморке на чердаке, наши отношения вошли в определенный ритм; я забыла про стыдливость. Нам приходилось напоминать себе, что мы не традиционная пара, ведь так легко было забыть про осторожность и погореть на мелочах. Правда, в больнице мы такие были не одни. Мы старались проявлять осмотрительность, а все остальные притворялись, будто ничего не замечают. Вечером мы обычно сдвигали кровати, утром – раздвигали, и для нас это стал такой же привычный ритуал, как заправка постели. Я сожалею лишь о том, что нам было отпущено мало времени и огромную его часть я потратила на сомнения и самобичевание, считая, что мы поступаем безнравственно.

Мне удалось сохранить несколько вещей Айлинг, которые я держала в старой шкатулке из-под принадлежностей для шитья. Это были ее личные вещи, которых никто бы не хватился. Учебник «Лекции по уходу за больными» с ее причудливыми пометками на полях. На внутренней стороне обложки она написала свое имя. Почерк у нее был затейливый, с нелепыми завитушками, за что я ее всегда высмеивала. Если ты предпочитаешь оставлять унылый след на этой земле, говорила она мне, это твой выбор. У меня самой почерк был строгий, без выкрутасов.