Валерий Введенский - Напиши себе некролог

— Так и убил бы на месте!

— А вдруг не он? Я хитрей поступил, человека за ним отправил.

— И? — Крутилин аж привстал.

— Потерял он его на Сытном рынке. Сам знаешь, народу там — тьма. Юркнул куда-то и все.

— Так ведь и мы можем упустить… Придется вязать у тебя.

— Нет, Иван Дмитриевич.

Кешка встал:

— Считайте, разговора не было.

— Да кто узнает?

— В тюрьме Рыкачева непременно спросят, как именно задержали и где. Так что один у тебя вариант, начальник: спрятаться у меня и его пристрелить. Ты ведь его лично знаешь? Потом по-тихому вывезем тело куда-нибудь подальше… На Ждановку или вообще на Васильевский… Там ты его и обнаружишь. Согласен?

— Ты прав, Очкарик, прав. Нет другого варианта, нет! Клянусь, я его застрелю.

Подчиненные знали Ивана Дмитриевича хорошо, поэтому разительную перемену заметили, как только тот вернулся в сыскное. Крутилин теперь был весел, шутил, а если и кричал, то без злобы.

— К вам княгиня Тарусова! — сообщил зашедший к нему в кабинет Яблочков.

Нарочно доложил сам, вдруг сияющий как самовар начальник что-то расскажет с глазу на глаз? Ведь явно не с пустыми руками вернулся. Интересно, что это был за верзила, которого Крутилин сперва наотрез отказывался принимать, а потом вдруг, бросив все дела, умчался с ним, не сообщив куда?

— Проси, проси, — бросил Крутилин, накладывая карандашом очередную резолюцию.

Яблочков открыл дверь:

— Княгиня, вас ждут!

Александра Ильинична резво вошла и с ходу заявила:

— Знаю, где скрывается Рыкачев!

Иван Дмитриевич тут же отбросил карандаш и уставился на Тарусову:

— Где? — прохрипел он.

Предстоящее убийство Злодея его не радовало. Чертовски опасно, ведь Обожженыш вооружен. А вдобавок хитер. Как ловко он обвел кронштадтскую полицию! Конечно, у Кешки во дворе охрана, она не даст Федьке уйти. Да что толку, если Крутилин будет лежать с дыркой в башке?

— Вот! Он дал вчера телеграмму!

— Кому? — привстал Крутилин. Что еще за новый поворот в этом пакостном деле?

Яблочков, на которого никто не обращал внимания, завороженно стоял, даже дверь не прикрыл.

— Читайте! — Тарусова протянула депешу, для получения которой пришлось купить у алчного садовника еще и драцену.

— Станция Голицыно Московско-Брестской дороги… Нет, не может быть. Рыкачев в Петербурге. Его сегодня здесь видели…

— Где? — хором спросили Яблочков и Сашенька.

— Закрой дверь, — велел помощнику Крутилин. — Рыкачев, как раненый зверь — желает вырваться. Но мы ему не позволим. Возьмем со дня на день, — Иван Дмитриевич помолчал, а потом весомо добавил: — Живым или мертвым.

— А кто дал депешу? Читайте внимательно, автор заказал надпись на венке «Простите…». Кто, кроме убийцы, мог это написать? — вопросила Александра Ильинична.

— Какие-нибудь родственники. Кажется, у Гневышевых они имеются в Подмосковье. Точно! Помнишь телеграмму, которую отправил Костик? — обратился Крутилин к Яблочкову.

— Телеграмму? Какую телеграмму? В газетах о ней не писали, — вцепилась Сашенька.

— Ложный след. Рыкачев пытался нас запутать!

— Что за ложный след? Я не понимаю, — нахмурилась княгиня.

— И не надо, — воскликнул Иван Дмитриевич. — В любом деле ложные следы всегда бывают. И никогда не удается их объяснить. Княгиня, поверьте, я знаю, куда явится Рыкачев послезавтра. Но это тайна! В нее посвящен только обер-полицмейстер. Понимаете? А еще теперь вы и Арсений Иванович. Но куда именно Рыкачев придет, знаю только я! И я обещаю, нет, клянусь, Обожженыш не избежит возмездия.

— Может, все-таки съездить в это Голицыно? Родственники Гневышева живут в другом месте, — напомнил Яблочков.

— Ты нужен здесь. И я уверен: телеграмма из этого Голицыно — такой же ложный след.

— Иван Дмитриевич! Прыжов утверждает, что найденные кости… — начала Сашенька.

— А Государь уверен, что кости — Гневышевой. Хотите с ним поспорить? Княгиня, я ценю вас, уважаю вашего мужа, но умоляю — не мешайте. Дело, которое расследую, самое ответственное в моей жизни.

— Тогда я сама отправлюсь в Голицыно.

— Ну, если вам нечего делать, запретить этого не могу!

Актерскую стезю Артюшкин не выбирал, она была предопределена задолго до его рождения, ведь бабушка и дедушка Антоши Артюшкина были крепостными актерами у Шереметевых, играли на сцене рядом со знаменитой Прасковьей Жемчуговой, ставшей впоследствии женой графа Николая Петровича. Когда Шереметевы продали труппу в казну, Артюшкины получили вольную и до конца своих дней служили Мельпомене на сцене Большого каменного театра. Их дети и внуки росли за его кулисами, засыпая и просыпаясь под водевильные куплеты и трагические монологи.

Как селянин любит свои поля и избы, потому что городов не видал, так Артюшкины любили театр, ибо иного мира не знали. Все они друг за другом поступали в Императорское театральное училище. Не каждый из них стал актером, только самые талантливые, однако всем там подобрали дело по душе. Разборчиво пишешь — переписывай пьесы, дружишь с ниткой и иголкой — будешь костюмером, умеешь рисовать — малюй задники. Но вот Антону Петровичу удалось пробиться на подмостки. Однако неприятный инцидент — его покойный батюшка повздорил с директором — не дал осуществиться заветной мечте: поступить в труппу императорских театров. Злопамятный начальник наотрез отказался принять Антошу в штат.

Виноватый отец успокаивал сына, как мог:

— Послужить в провинции даже полезно. Многие из великих там начинали. Сделаешь имя и вернешься. К тому времени этого директора и след простынет.

Но директор прослужил четверть века, и как ни пытался Артюшкин попасть на заветные сцены Александринки и Малого, ему это не удалось. И всю актерскую жизнь промотался по провинциям, превращаясь постепенно из «первого любовника» в «отца семейства», а потом и в «почтенного старика». [60] Актерские амплуа. А после банкротства Сковородина и вовсе не сумел найти места.

Эх, служи он в императорских театрах, давно получал бы пенсию и жил припеваючи. А так — «небо в тумане, пусто в кармане». Повезло, что хоть швейцаром взяли. И все же Артюшкин до сих пор надеялся, что его вспомнят и пригласят. Шестьдесят — разве это старость? Сколько ролей он еще может сыграть. Да как! Сам бы Государь хохотал над его Городничим и плакал над королем Лиром.

Когда явился Яблочков и предложил роль, сердце Артюшкина радостно екнуло. Но когда узнал, какую именно, зашелся от негодования:

— Я служу искусству, а не полиции. Мне сам персидский посланник в Астрахани аплодировал. А на ярмарке в Нижнем купцы-миллионщики передрались за право пригласить меня за стол.

— Хорошо, сто рублей, — повысил гонорар Яблочков. — Даже Самойлову [61] Василии Васильевич Самойлов (1813–1887), великий русский актер. столько не платят. И пятьдесят на расходы.