Борис Акунин - Дорога в Китеж

— Телеграмму в московское Охранное дали?

— Само собой. Московские утром на вокзале поезд встретили. Вагон, место известны. Никого. Сошел где-то дорогой. Ищи теперь свищи. Говорю же — виноват я, ваше превосходительство. Кругом оконфузился.

Агент повесил голову.

— Собирайте арестную команду, — медленно произнес Воронин, щурясь на свет лампы. — Я, кажется, знаю, где найти главаря «Народной воли». Мы выезжаем ближайшим поездом.

— Куда, ваше превосходительство?

— В Бологое.

Ни о чем больше не спрашивая, Водянов поклонился и вышел.

— Ты думаешь, что Михаил Гаврилович у Адриана Дмитриевича? — спросил сын. Он знал, что в Бологом временно поселился Ларцев.

— Почти наверняка. Мишелю… — Вика поморщился. Называть преступника по-приятельски было противоестественно. — Адриан не станет задавать лишних вопросов и, конечно, поможет с бегством. Он это умеет. Он всё умеет.

— Но зачем тебе ехать самому? Ведь это… тяжело и неприятно — арестовывать старого друга? Водянов отлично управится сам.

На душе у Виктора Аполлоновича было тяжело, в голове мутно, но настал момент преподать сыну очень важный урок. На всю жизнь.

— Есть две причины. Первая — нужно защитить друга от опасности. Я имею в виду Адриана Дмитриевича. Сколько я его знаю, он не отдаст Питовранова без борьбы. И погибнет, потому что агент Водянов не потерпит сопротивления. Вторая причина — я хочу посмотреть предателю в глаза и сказать ему, что он предатель.

Костя тихо спросил:

— Разве нельзя то же отнести и к тебе, папа? Я уже не ребенок. Я многое знаю. И много об этом думал. Ты был с графом Шуваловым — и оставил его. Ты был с графом Толстым — и предал его, перейдя к Лорис-Меликову. А потом предал и Лорис-Меликова, перейдя к обер-прокурору Победоносцеву.

Он побледнел, но не отвел взгляда. Вика был горд сыном. Задать этот вопрос и не заменить слово «предать» на какое-нибудь менее оскорбительное — это требовало мужества.

— Я никогда не служил тому или иному начальнику. Только государству. Так, как я понимаю его пользу. А я ее, поверь мне, понимаю. Если я видел, что мой начальник и польза государства расходятся, я всегда выбирал пользу государства. Предатель — тот, кто ищет личной выгоды. Ты знаешь, это не мой случай.

— Но Михаил Гаврилович тоже не ищет личной выгоды. И считает, что действует на пользу — пускай не государства, но страны. Разве он не человек идеи? — продолжал допытываться Костя.

— Несомненно. Но наши идеи непримиримы. Между ними развернулась война, главные сражения которой еще впереди. Предателем же я назвал Питовранова, потому что он предал нашу дружбу. Смотрел мне в глаза, притворялся единомышленником — и врал. Втыкал нож в спину.

Юноша помолчал. Воронин ждал, ничего больше не говорил. Дальнейшую умственную работу мальчик должен произвести сам.

— Ты возьмешь меня с собой? Мне будет тяжело на это смотреть, но я хочу видеть, как ты арестуешь Михаила Гаври… как ты арестуешь Питовранова, — наконец сказал Константин.

Виктор испытал огромное облегчение, но качнул головой:

— Нет. Для подобного испытания ты еще не готов. Всему свое время.

В московском поезде, несущемся через звездную ночь, Мишель смотрел в черное окно, вспоминал события последних дней, пытался совладать с внутренней дрожью. Огонек сигары отражался в стекле, и казалось, что это еще одна звезда.

Как быстро, как стремительно, как непредсказуемо вдруг понеслась судьба! Обжигает то жаром, то ледяным холодом. Куда везет, не опрокинет ли в обочину — бог весть. Всё прежнее, казавшееся несомненным, единственно важным, осталось далеко позади. Мир перевернулся с ног на голову. Великое — борьба, вера — сжалось; мелкое — чувства, личное счастье — разрослось и заполнило всё вокруг.

Михаил Гаврилович привык быть с собой честным. Он любит Машу больше революции, больше счастливого будущего России и всего человечества. Если пришли бы и сказали: «Вот здесь счастье человечества, а здесь — счастье Марии Федоровны. Выбирай», — он бы даже не задумался.

Что из этого следовало? Очевидная вещь. В России им оставаться нельзя. Даже не потому, что Маша — чужая жена, а потому что в России жить личным счастьем невозможно. Кому-то другому — может быть. Но не Михаилу Питовранову, члену подпольной партии. Революционеры могут любить друг друга, только если готовы вместе погибнуть — как Ада с Глаголевым. Вероятность того, что Маша погибнет или хотя бы будет подвергаться опасности, для Мишеля была немыслима.

Никаких сомнений. Уехать. Притом не в какую-нибудь Швейцарию, где полно русских эмигрантов, а на противоположный край земли. В Австралию, в Новую Зеландию.

В молодости у Мишеля был приятель, некто Бахметьев, который продал свое имение и уплыл в Тихий океан, чтобы построить там, на каком-нибудь блаженном острове земной рай. Уплыл и не вернулся. Может быть, сгинул по дороге, а может быть, живет в раю и ни о чем не жалеет.

Приняв решение, Питовранов сразу начал действовать. Еще и обстоятельства подтолкнули.

Мария Федоровна не захотела таиться от мужа. Пошла к нему и всё объявила. Но тихий исследователь бабочек внезапно оказался ядовитым насекомым. Он устроил скандал, стал кричать о своих супружеских правах, а когда увидел, что Маша берет с собой заграничный паспорт, оставшийся после прошлогодней поездки на воды, пригрозил пойти в полицию и написать заявление, чтобы документ аннулировали. По законам Российской империи у мужа есть такое право.

В тот же день Мишель купил Маше билет на лондонский пароход, пообещав, что отправится тем же маршрутом три дня спустя — только закончит дела и сделает необходимые приготовления.

При расставании любимая плакала, но слезы были приятны. Начиналась новая жизнь, и разлука сулилась быть недолгой.

Питовранов же был готов ко всякому. Уехать, не объяснившись с Глаголевым, он не мог — вышло бы трусливо и подло, но как отнесется стальной человек к дезертирству в роковой момент борьбы, не угадаешь. В лучшем случае обольет презрением. В худшем… Год назад одного связника, который должен был доставить на явку важное донесение, а вместо этого убежал с невестой, потом нашли и казнили. Потому что из-за слюнявого Ромео сорвалась акция и погибли люди. Теперь же сам Мишель оказывался слюняв, да в какой момент…

Вряд ли, конечно, Алексей убьет старого знакомца, но все же в Парголово журналист ехал с тяжелым чувством.