Борис Акунин - Дорога в Китеж

Однако повезло. Глаголев еще не вернулся из Одессы, на даче была одна Ада. Она не осудила, а заплакала. Сказала: «Как же я вам завидую! Всё бы отдала…». На прощанье Мишель еще раз попросил ее написать отцу, и Ариадна вдруг согласилась. Письмо Михаил Гаврилович забрал с собой. Не опустил в почтовый ящик, а специально проехал мимо воронцовского дома и просунул под дверь. Прощаться с другом не стал. Совестно было рассказывать Эжену про свое счастье. Может быть, хоть возвращение дочери утешит беднягу.

Другое дело было нетягостное, но хлопотное: следовало позаботиться о деньгах.

Все последние годы Питовранов половину своих немаленьких заработков отдавал на дело революции, четверть тратил на себя, а еще четверть откладывал в «Машин фонд» — чтобы Марья Федоровна ни в чем не нуждалась, случись что-то с ее мужем или с Мишелем. Теперь на эти средства можно было построить заморскую жизнь — скромную, но достаточную.

Он отвез сумку, набитую кредитками, в филиал британского банка «Barclay, Bevan, Bening and Tritton», попросил выписать ордер на Машино имя.

Теперь всё было готово к отъезду. Пароход отплывал завтра, еще оставалось время упаковать багаж: любимые кухонные принадлежности и самые ценные книги из домашней библиотеки, а то где возьмешь в Новой Зеландии сочинения Пушкина, Гоголя и Писарева?

Перед тем как войти в дом, Михаил Гаврилович по механической привычке проверил, цел ли волосок на двери.

Порван. Внутри чужие!

Питовранов окликнул еще не уехавшего извозчика, велел ему гнать во весь опор. Руку держал в кармане — там был револьвер. Оглянувшись, заметил, как в окне колыхнулась занавеска, мелькнула усатая рожа.

«Куда? Куда? Куда?» — лихорадочно стучало в мозгу.

На пароход нельзя, это ясно. Сохранились остатки организации, товарищи могут переправить из города по подпольной эстафете, но теперь обращаться к ним за помощью невозможно. То «прощайте, ухожу», а то «спасите»? Так не бывает.

Здесь и вспомнился Адриан, засевший в дыре между Питером и Москвой. Вот кто мастер убегать и от бабушки, и от дедушки. Научит.

С Николаевского вокзала Питовранов отправил банковский ордер на адрес лондонской гостиницы. Как оно ни обернись, по крайней мере Маша не будет нуждаться.

И вот теперь Михаил Гаврилович курил в вагоне, смотрел на черное стекло, в котором поблескивали звезды.

Антонина докладывала, что Маруся с каждым днем разговаривает лучше и лучше. Занятия с доктором помогают. «Только на букве рэ малость курлыкает, будто сизарь, — писала жена своим квадратным недамским почерком. — И говорит, только если есть что сказать. Не по-детскому оно как-то, не по-людскому. Растет у нас с тобой, Адриаша, не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка. Я ей на ночь сказки Пушкина читаю. Давеча молчала-молчала, слушала, потом вдруг спрашивает: «Зачем царевне Лебеди дурак Гвидон?» Я прямо не нашлась, что ответить. И то, зачем вы, мужики, нашей сестре? Одна от вас туга».

Пользуясь тем, что семья в городе, Ларцев почти не бывал в Бологом, где съемный дом. Все дни проводил на озере, которое недавно вскрылось. Ночевал там же, в сторожке. Спал часа по три. Требовалось найти ответ на очень важный вопрос: сколько дней весной продлится остановка трассы на байкальской дистанции, когда по льду уже не поездишь, а паром пускать еще рано?

Придумал одну штуку. В железнодорожной мастерской оковал баркас железным листом, приварил острый нос. Если построить на Байкале настоящий ледокол и проложить проход, когда настил истоньшается и временный путь убран, можно сэкономить три, а то и четыре дня. Каждый из них по приблизительному расчету даст около двадцати тысяч рублей.

Сегодня Адриан с раннего утра был уже на пристани, где заканчивали готовить паромную переправу. Шел сильный дождь, земля раскисла, но Ларцев обращал внимание на погоду, только если она мешала работать. Даже не заметил, что сапоги промокли, а за ворот стекают холодные струйки. На длинном понтоне стоял паровоз с грузовым вагоном. Кран сыпал в него щебенку ковшами по два центнера. Адриан замерял и записывал, на сколько опускается понтон.

Вдруг обратил внимание, что небо прояснилось, сверху больше не льет. Поглядел на восток, не собирается ли выглянуть солнце, подсушить грязь — и увидел, как из телеги вылезает кто-то массивный. Пригляделся — удивился. Мишель Питовранов?

Михаил Гаврилович разглядел Ларцева раньше. Долговязый, с обвисшими мокрыми волосами, тот стоял на краю причала с длинной рейкой в руках и зачем-то тыкал ею в воду.

— Ну и грязища у вас, — пожаловался Мишель, пожимая другу руку (Ларцев предварительно вытер свою о штанину). — Дорогие немецкие штиблеты за девять девяносто, совсем новые, к чертям. А переобуться не во что.

— Ты зачем? Что случилось? — спросил Адриан, так и не усвоивший, что в цивилизованном обществе всякий разговор начинается с реплики о климатических условиях.

И Питовранов сразу перешел к делу.

— Великий мастер побегов, посоветуй мне, как выбраться за границу. Вероятно, я объявлен в розыск по всей империи. Причины после тогдашнего разговора тебе, я думаю, понятны, а подробности значения не имеют.

Адриан подробностями интересоваться и не стал. С минуту поразмышляв, сказал:

— Оформлю тебя кондуктором. На кочегара ты непохож. Документы от железной дороги я сделаю, печать есть. Тебе только и нужно, что научиться заваривать чай и говорить со словоерсами. Пересечешь границу — сойдешь с поезда и исчезнешь.

— И всё-с? — поразился Мишель. — Я приготовился к многочасовому обсуждению, а он придумал за одну минуту.

— Если бы надо было через тайгу, как я тогда, было бы сложно, ты ведь ничего не умеешь, — объяснил Ларцев. — А с железными дорогами легко. Нужно только карточку на удостоверение. В Бологом есть фотографическая студия. Но хозяин еврей, а нынче суббота. Переночуешь у меня, завтра всё сделаем и уедешь.

— И быстрее, шибче воли, поезд мчится в чистом поле? — засмеялся Питовранов. С Адрианом всё было легко и просто. Феноменальный субъект. — Люблю тебя, тайги творенье, люблю твой строгий, стройный вид. И полюблю еще больше, если дашь чего-нибудь пожрать. В поезде было не до еды, а сейчас в брюхе бурчит. Еще и поспать бы.

— Там, — показал Ларцев на маленькую избушку. — Шкафчик над столом. И топчан есть.

Отвернулся и снова стал совать в воду свою рейку. Разговор был окончен.

— Невоспитанный ты человек, — сказал ему в спину Мишель. — Я жениться собираюсь, хочу ему сердце раскрыть, поделиться заветным, а он ко мне дерьер поворачивает…

— Угу, — буркнул приятель. — Сто пятьдесят пять… Нет, сто пятьдесят шесть.

Насвистывая, Питовранов отправился к сторожке. Штиблеты оставил на крылечке сохнуть.