Борис Акунин - Дорога в Китеж

Оглядел непрезентабельную конуру, наморщил нос. В шкафчике обнаружил дешевую чайную колбасу, черствый хлеб, несколько яиц и бутылки с содовой водой — дурацкое изобретение, одна щекотка в горле. Правда, имелась американская керосиновая плитка, а под столом валялась пыльная сковородка.

Что ж, за неимением гербовой… Сковородку отчистил, хорошенько накалил. Выковырял из чайной жиринки, растопил, порезал хлеб маленькими кусочками, подрумянил, накрошил колбасы, обжарил, залил яйцами. Получилось не так плохо. Потом крепко и сладко уснул, хотя ложе было жестким. Видел во сне Машу. Она смеялась.

Днем, за обедом, поговорили более обстоятельно. Оказалось, что Ларцев питается не только колбасой. Рабочие принесли кулеш с мясом. Прислали и водки — для гостя. Сам-то Ларцев спиртного не пил.

Говорил почти исключительно Мишель. Не про политику и не про полицию, а про Марью Федоровну. Адриан с интересом послушал. Лаконично резюмировал:

— Это хорошо.

Михаила Гавриловича тянуло на философское.

— Знаешь, я в последнее время вот о чем думаю. На свете есть люди трех видов: хорошие, плохие и серединка на половинку. Разница понятно какая, да? Плохой человек заботится только о своей шкуре, хороший, если надо, себя не пожалеет. Так или нет?

Адриан пожал плечами. В философии он был не силен.

— Так-так, уж поверь мне. Плохих людей оставим, что на них время тратить. Средних тем более — с ними скучно. Возьмем хороших. Они тоже делятся — на слабых и сильных. Первых тоже к черту, они мало на что способны. Берем хороших и при этом сильных, эти — соль земли. Как говорится в романе, который ты, конечно, не читал: «Мало их, но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают всем людям дышать, без них люди задохнулись бы». Идем дальше. Сила, в свою очередь, тоже бывает двух видов — сила любви и сила идеи. И загвоздка в том, что обладать сразу обеими силами невозможно. Или одна — или другая. Либо ты больше всего на свете любишь кого-то, либо что-то. Вот знаю я одну пару… — Мишель погрустнел. — Он ни перед чем не остановится ради идеи, она — ради любви. Это очень красиво, но очень страшно. Или взять меня. Я думал, что я человек идеи, но переметнулся в лагерь любви. Это, брат, такая ломка, что…

Он не договорил, опрокинул стопку, уже третью.

— Ладно, стоп. Я не про себя хотел, а про тебя. Ты загадочная личность, Адриан. Я тебя сто лет знаю — и не понимаю. Ты самый сильный из всех, кого я в жизни видел, а между тем ты не отказываешься ни от любви, ни от идеи. Вот скажи… Прости, что спрашиваю, но мне это важно знать. Если жизнь заставит тебя выбирать: откажись от своей мечты, этого твоего Транссиба, или откажись от тех, кого любишь? Что ты выберешь? Думал ты об этом?

Ларцев слегка поморщился. Он не имел привычки к русским задушевным разговорам.

— Не думал и не собираюсь. Решу по ситуации.

— И решишь правильно, я знаю, — с завистью вздохнул Мишель. — Притом без рефлексий. У тебя, как у животного, инстинкт правильных решений.

Он выпил еще. Захотелось как-то расшевелить неподатливого собеседника. Разозлить.

— Слушай, но ты ведь полоумный с этой твоей писаной торбой — железными дорогами. В России нет и никогда не было нормального государства, достойных человеческих отношений, справедливости, правды, свободы, а ты решил начать со шпал и рельсов?

— Начинать можно с чего угодно, — сказал на это Ларцев. — Что умеешь, понимаешь и любишь, с того и начинай. Страна она как поле. Его можно с любой стороны засеивать, какая разница. Вот ты что любишь и умеешь?

— Статьи писать. Газету выпускать.

— Так сделай хорошую газету, в которой не будет ни одного брехливого и глупого слова. Чтоб каждого номера ждали, как праздника. Все захотят читать только твою газету, и другим газетам придется стать такими же — иначе они останутся без читателей. Журналисты перестанут врать и трусить, в стране установится правда. И с нее начнется новая жизнь. Устраивай мир по себе — и он устроится.

Недовольный своей разговорчивостью, Адриан поднялся.

— Ладно. Пойду работать. Тебе есть чем заняться?

— А как же. Допью водку и посплю еще, — бодро ответил Питовранов.

За час до конца рабочего дня, когда солнце уже спустилось к верхушкам леса и озеро накрылось тенью, Ларцева ждал второй сюрприз. С той же стороны, откуда утром появился Мишель, то есть от станции, к пристани шел Вика Воронин. Он был деловит, шагал быстро.

— С тобой-то что стряслось? — спросил Адриан, подавая вместо ладони локоть — руки были испачканы мазутом. — Сначала Мишель, теперь ты.

— Питовранов здесь? — изумился новый гость. — А ему ты зачем? У меня-то к тебе неотложное дело.

Ларцев вспомнил, что Воронин тесно связан с полицией, и отвечать на затруднительный вопрос не стал. Мишель что-нибудь сам придумает, он сообразительный.

— Какое дело?

— Завтра в полдень на Совете министров будет обсуждаться твой проект. Ты обязательно должен присутствовать. Едем прямо сейчас, успеем на семичасовой.

— Дал бы телеграмму. Зачем приезжать? — удивленно спросил Ларцев.

— Я должен предварительно объяснить тебе кое-какие тонкости, чтоб ты не исполнил танец слона в посудной лавке. Лориса-то больше нет, поддержки сверху у тебя не будет. Вообще вся политическая ситуация переменилась.

— Как нет Лориса?! — ахнул Адриан.

— Отправлен в отставку. По дороге расскажу, едем. Опоздаем на поезд — считай, «Транссибу» конец. Если ты свой проект не защитишь — никто не защитит.

У Ларцева на лбу прорезалась складка. Он оказался в непривычной ситуации — не знал, что делать. Не поехать было нельзя — рухнет главное дело жизни. Поехать же значило бросить Питовранова в беде, без помощи. Должно быть, что-то в этом роде Мишель имел в виду, когда, захмелев, разглагольствовал про невозможный выбор.

Колебание, впрочем, длилось секунды две.

— На семичасовой мы успеем. У меня всегда наготове дрожки. Пойдем в сторожку. Мне нужно оставить инструкции десятнику и перемолвиться парой слов с Мишелем. Идем-идем. Хоть поздороваешься с ним. Вы давно не виделись?

— Давненько.

Высадившись на станции с арестной командой, действительный статский советник заглянул в отделение железнодорожной жандармерии. Попросил у начальника карту местности, составили с Водяновым план действий.

Выдвинулись на опушку леска.

Увидев, что Ларцев на причале один, Вика забеспокоился: что если он ошибся и Питовранова здесь нет?

Но старший филер, вооруженный мощным биноклем, промурлыкал:

— Здесь он, голуба. В избушке на курьих ножках. На крыльце городские штиблеты слоновьего размера. Идем, берем?

— Ларцев его не отдаст.

Водяной замигал своими прозрачными глазами.