Алан Гатаев - Выбор Блейка

Не произнося ни слова, я стал разглядывать кабинет. Дженкинс, не готовый к такому тактическому ходу, беспокойно заерзал на своем месте. Через три долгих минуты молчания Дженкинс посмотрел на меня почти умоляющим взглядом, но я, как ни в чем не бывало, продолжал разглядывать гравюры. Молчание действительно начало затягиваться. Эдлер переводил дружелюбный взгляд с Дженкинса на меня и обратно, также сохраняя молчание.

Дженкинс не выдержал первым и пытался заговорить, но я одернул его. Заметив это, Эдлер удивленно посмотрел на нас.

– Итак, господа, я вас слушаю, – фраза прозвучала настолько нелепо и натянуто, что я едва удержался от улыбки.

– Неплохие гравюры, – начал я поддевать Эдлера, – Маркес, насколько я понимаю.

– Нет, – холодно ответил он. – Это Мантенья. Я увел ее из-под носа нью-йоркского музея искусств.

– Представляю, как себя чувствовал Парсонс, – радостно воскликнул Дженкинс, ухватившись за возможность вклиниться в беседу. Я посмотрел на него с иронией. – Томас Парсонс, директор музея, – прокашлял Дженкинс. – Он друг семьи.

– Неужели! – процедил Эдлер. – Господа. Прошу вас. У меня мало времени. Зачем вы ко мне пришли?

Помолчав еще минуту, дождавшись, пока Эдлер не станет раскачиваться в разные стороны, наполняясь злостью, я кивнул Дженкинсу.

– Позавчера одна из ваших сотрудниц была убита на пороге своего дома, – проговорил он, будто вместо слов выплевывал горячие гвозди.

– Вы говорите про Мери Ламберт, – выдохнул Эдлер, моментально состроив грустную мину. – Да, это, несомненно, трагедия.

Глаза Эдлера, напротив, стали источать небрежную уверенность. Внутренне он был готов к моим трюкам, а я, казалось, просчитался.

– Что вам известно об этом? – продолжил Дженкинс.

– Только то, что удалось раскопать моим людям, – реакция его была отточена до автоматизма: легкий налет сожаления и скорби, руки спокойно складывались на столе. – Вы знаете, Мэри была перспективной. Я собирался ее повысить.

– Мы говорили об этом с ее коллегами, – перебил его Дженкинс, не дав выговориться.

– Это мне тоже известно, – сказал Эдлер, потеряв мысль. Дженкинс слишком рано прервал его, подумал я, но не стал вмешиваться.

– Мы бы хотели знать, над чем она работала, – сказал Дженкинс.

В этот самый момент я уловил едва различимую гримасу боли, тотчас растворившуюся на лице Эдлера. Потом он напряженно выпрямился на стуле и сложил руки в замок. Я стал чувствовать себя увереннее.

– Насколько я понял из заметок, которые она мне показывала, статья была о высокопоставленных чиновниках в Вашингтоне или о ком-то из Сената. Не могу точнее сказать. Это были наброски, без имен. Тут все так делают, чтобы кто-нибудь случайно не умыкнул сенсацию. К тому же ее черновики я уже уничтожил. Простите, господа, но мне, правда, нечего больше добавить. Возможно, позже, когда вы сможете задать мне более конкретные вопросы, я смогу помочь.

Когда Эдлер вернул разговор в нужное ему русло, расточая ничего не значащие фразы о том, что весь коллектив скорбит об утрате, я взял Дженкинса под руку и, откланявшись, пошел к выходу.

– Вот где он начал врать, – объяснил я Дженкинсу уже в машине.

– Ты хочешь сказать, что мимолетная гримаса – признак того, что он врет? Объясни, какого черта там произошло? – воскликнул Дженкинс.

– Да, езжай к памятнику Джефферсону, – сказал я.

– Ты вел себя так странно, чтобы вывести его из себя, – не унимался Дженкинс, – это я понял. Но при чем тут гримаса?

– Мое поведение, как ты понял, слегка его обескуражило. Но только слегка. Ему пришлось, конечно, немного понервничать, чтобы держать себя в руках. И надо признать, до твоего вопроса о статье Мери, он вел себя весьма достойно. Но как только ты его спросил, бах – и он не сдержался. На одно мгновенье весь он стал каким-то неестественным. Он знает о ее статье больше, чем говорит. А потом он снова взял себя в руки, потому что внутренне был готов к обороне. Он вспомнил всю ложь, которую проговаривал про себя перед нашей встречей, чтобы убедить нас в своей невинности. Дальше ты мог без конца с ним разговаривать. Он уже был готов.

– Ничего из этого я не заметил. Столько времени впустую, – проговорил Дженкинс.

– Что значит впустую? Ты ничего понял? Что он должен был сделать? Увидеть твой значок и начать целовать тебе пятки, пытаясь утолить свою жажду гражданского сотрудничества с органами правопорядка? Я никогда с ним раньше не встречался. И ты не встречался. Мы не могли ничего поделать.

– Мы могли подготовиться, – бросил Дженкинс, и мое желание спорить иссякло.

Возле памятника Джефферсона Дженкинс остановил машину.

– Я тут думал о Бреговиче, – заговорил Дженкинс. – Судя по тому, как он себя ведет, он не особо-то и прячется.

– Согласен, он не так прост, – ответил я. – Мне нужно будет подумать о нашей беседе с Эдлером и решить, что делать дальше.

– Что делать мне? – спросил Дженкинс неуверенно. – Я не понимаю тебя.

– Пока что нечего понимать.

Среда. 09:00.

С самого утра я выпил три рюмки текилы, чего делать было категорически нельзя, потому что после трех должна была идти четвертая и так далее. Я чувствовал себя медведем, который проснулся слишком рано после зимней спячки и которому никак не удается уснуть обратно. Этим утром я пил потому, что хотел набраться храбрости перед визитом в суд.

Я собирался явиться в зал заседания, словно рыцарь, вести себя достойно, не упасть лицом в грязь, толкнуть длинную и складную речь и, в общем, произвести благоприятное впечатление. Хотя участвовать в бракоразводном процессе – это как чистить ковер во дворе многоквартирного дома: нельзя делать это с достоинством. Но, вспомнив разговор с женой, когда она обвинила меня в убийстве Джессики, я разбил кулаком зеркало, висевшее над приставным столиком в гостиной, а потом разнес и сам столик. Уловив свой звериный взгляд в осколках зеркала, я понял, что не смогу сдержаться, и стал пить.

Разумеется, мне пришлось отказаться от затеи посетить суд, и мой адвокат вылил на меня вереницу из фактов и необходимостей, но все было без толку. В конце концов, я собрал остатки разбитого алкоголем сознания и сообщил адвокату, что у меня дела. Единственным спасением было спуститься под землю к Фрэнку.

– Я не пошел в суд, Фрэнк, – проскулил я, спустившись в его логово.

– Тогда, братец, лови торпеду! – воскликнул он и протянул мне стакан с «Мери Лу». На этот раз жидкость была теплая, и после первого же глотка меня пригвоздило к подобию кровати из офисного хлама.

– Это значит, что все будет плохо? – поинтересовался я у него.

– В общем и целом, да. В этой стране, дружок, не любят самцов, ищущих свободу от социальных обязательств. Ты должен лишиться всякой возможности на восстановление себя в качестве полноценного члена мужского сообщества с правом тратить заработанные деньги на что-то кроме тампонов своей бывшей жены.