Дарья Калинина - Муха с татухой

Саша не знал, как ему реагировать. Какая трогательная заботливость! Убить — убил, но ведь труп босым не бросил, раздобыл старому приятелю новую обувку.

— И стали ждать Шершня? Его вы тоже хотели убить?

— Я хотел, но… я не мог этого сделать.

— Жалость проснулась?

— При чем тут жалость? Простой расчет. Если бы я убил последнего, кто знал, где находятся камни, как бы я их получил? А вдруг Шершень явился бы снова не с тем грузом? А я бы его грохнул, как Муху, и что потом? Нет, прежде я должен был убедиться, что камни уже у Шершня. Но он прибежал к машине с пустыми руками.

— Прибежал? Почему прибежал? А! Встревожился за своих друзей? За их отсутствие?

— Плохо ты Шершня знаешь! — презрительно скривился Епифан. — Точней, вообще ты его не знаешь! Станет он там за кого-то тревожиться, кроме своей собственной персоны. Спугнули его. Хозяин из дома вышел и шмальнул для острастки. Шершень решил не рисковать и сбежал.

Видимо, это и был тот случай, когда Евгений проявил, по мнению своей семьи, просто героическую отвагу, вышел темной ночью из дома и выстрелил в воздух из бывшего отцовского травмата.

— Но прибежал Шершень назад с пустыми руками! И я понял, что пока что он ничего не нашел. Но что за беда? Теперь я уже знал, где примерно мне искать мои камни.

— Значит, камни Шершень с друзьями прятал без вас?

— Ну да! После ограбления музея мы должны были встретиться, и они бы передали мне камни. Но у Шершня возникла мысль повысить свою оплату. Пока я искал деньги, они спрятали камни в этом саду.

— И вы тут никогда раньше не бывали? Откуда же вы могли знать, где в саду бандитами закопан скелет?

— А это, заметь, совсем и не тот скелет оказался, — хихикнул Епифан. — Впрочем, я так и хотел. Когда полицейские сегодня у розария наткнулись на что-то звенящее, это могли быть мои пластины. И я струхнул, что камни снова уплывут в чужие руки. И меня как озарило. Точно я ничего не знал, но один раз Шершень меня припугнуть решил. Он мне сказал, что если я буду артачиться, то буду лежать в саду под кривой яблоней, и компания мне там уже есть. Вот я сегодня и ляпнул про кривую яблоню просто по наитию. Не был уверен, что именно в этом саду росла яблоня. Но смотри-ка, прокатило. Нашлось под ней тело. И полицейские отвлеклись от рододендрона.

— Но вы с сообщниками тоже не сразу до рододендрона добрались. Сначала несколько ночей в других местах по участку искали.

— Наверняка я не знал, конечно, где камни закопаны. Но попытаться все же стоило. Я решил так, Шершень пусть проваливает, коли он такой трус, а я останусь. Не станет хозяин всю ночь караулить, спать уйдет. Тогда я и докопаю там, где Шершень с ребятами начали. Только других ям не оказалось. А в той, откуда Муха достал мешок с деньгами, больше ничего не было.

— И два свежих трупа на участке вас не испугали?

— Нет. Живых бояться надо, а мертвых чего?

И Епифан тоненько визгливо засмеялся. А вот Саше было не до смеха, потому что он отчетливо видел, как за спиной медиума начинается новое действие.

Из-за забора соседского появилась перекошенная от ярости физиономия, которая поднималась все выше и выше. И Саша узнал этого человека. Он много раз видел его на фотографиях. И молодым, и уже таким, как сейчас. Это был тот самый Шершень, которого так боялся медиум.

Понять, к добру или к худу для самого Саши появление этого человека, юноша не мог. Одно он знал наверняка, ему от Епифана пощады ждать не стоит. И Шершня он тоже не пощадит. И коли уж так получилось, что Саша и старый уголовник Шершень временно оказались в одной лодке и им обоим грозит опасность из одного места, то и грести им теперь нужно синхронно.

И Саша решил, была не была, не станет он предупреждать Епифана о надвигающейся на него сзади угрозе. Не такой он человек, чтобы, расправившись с Шершнем, из чувства благодарности пощадить потом Сашу.

Шершень двигался быстро и почти неслышно.

Епифан понял, что за его спиной происходит что-то неладное лишь в тот момент, когда Шершень был уже на расстоянии нескольких метров от него.

Епифан повернул голову, увидел Шершня и вскрикнул. В голосе его был страх, и Саша его хорошо понимал. Но медиум быстро пришел в себя, сообразил, что пустить в ход свою дубину уже не успеет и подобострастно заулыбался своему врагу.

Ответной улыбки он не дождался. Хуже того, в руках у Шершня был пистолет, который он держал направленным в грудь Епифана.

— Вот мы с тобой снова и встретились, Вонючка — Скунс. Значит, это ты моих ребят положил?

— Что ты! Что ты такое говоришь, Шершень!

Епифан по-прежнему изображал улыбку, но Шершень не спешил отвечать ему взаимностью.

— Вот уж не ожидал, что ты такую прыть проявишь, Скунсик. Ты же всегда был слабаком. А тут двоих… Можно сказать, одним махом.

— Не убивал я их, Шершень! Это ошибка!

— Да не мельтеши ты! Я все слышал. За забором стоял, каждое твое слово слышал.

— Я все врал! — тут же отрекся медиум от всего сказанного ранее. — Лгал, чтобы развести вот этого!

И он ткнул в сторону Саши. Но Шершень в сторону юноши даже не взглянул. Взгляд его был сосредоточен на Епифане, и взгляд этот был тяжелым.

— С мальчиком я и потом разберусь, он никуда от меня не денется. Сейчас мне с тобой разговор предстоит.

Епифан снова начал что-то жалобно блеять, надеясь разжалобить или еще лучше обмануть Шершня. И пока тот молчал и слушал, Саша соображал.

Итак, никто отпускать его не собирается. Появление еще одного бандита ничуть не улучшило положения самого Саши. Этот Шершень ясно дал понять, что сперва он разберется с Епифаном, а потом возьмется за Сашу. Но что они сделают друг с другом, Сашу не волновало. Волновало его, что будет с ним самим. Совсем нетрудно предположить, как Шершень поступит с тем, кого сочтет опасным свидетелем. От свидетелей всегда избавляются — это раз.

А два — это было то, что Саша совсем не собирался отдавать ценные артефакты в чужие руки.

Что сделает Шершень, когда золотые пластины попадут к нему? Продаст! А кому продаст? Тому, кто даст за них лучшую цену. И Шершню будет совсем не важно, что эти пластины мало того, что представляют собой огромную научную ценность, они еще и являются неоспоримой собственностью другой страны, которую не мешало бы туда вернуть.

Но если со стороны российских ученых, попади пластины к ним в руки, еще можно было надеяться на такой гуманизм, изучили бы да и вернули назад в монастырь с искренней благодарностью, то со стороны черных антикваров ни на что подобное нечего было и надеяться. А никому другому подобную находку неоднократно судимый Шершень предлагать бы не стал. Достанутся пластины темным и мутным личностям, таким же, как и сам Шершень. И пойдут пластины странствовать по миру, попадая из одних нечистоплотных рук в другие, все возрастая в цене и упорно минуя свою далекую горную родину, крохотное государство Мустанг. В лучшем случае окажутся в коллекции какого-нибудь музея, в худшем, застрянут в хранилище частного коллекционера.